Между нами море

Дальше бежала не разбирая дороги. Не помню, как очутилась в винограднике, плакала лежа на земле, пока не сообразила — должно быть их. Казак ещё садил, или дед. Топтала лозу, дергала молодые листья и выла.

С закатом спустилась к морю, скинула прилипшую к телу кофту и прямо в платье ступила в воду. Вошла по пояс и окунулась с головой. А потом легла на спину и наблюдала за темнеющим небом, за отблесками солнца уходящего за горизонт, уносящего с собой чье-то счастье, чей-то покой, а может даже жизнь.

Удивительно спокойное море сегодня. Меня знобит, но я качаюсь на волнах, пока не понимаю — в воде гораздо теплее.

— Ну, здравствуй, море.

Глава 21

Гордей

Я боялся пойти к ней. Боялся заглянуть в глаза и увидеть в них ненависть. Она имела полное право на это. Ненавидеть всю нашу семью. Что я мог сказать ей — извини? Какие слова я должен подобрать, если одного «прости» не достаточно? Существуют ли они, эти слова…

Думал принесу ей "голову" этих подонков, отомщу, а принёс лишь боль. Догони я её тогда, не позволь ей уйти и, возможно, нам удалось бы поговорить, может даже поплакали вместе, черт с ним, я готов показать свою боль через слезы! Я видел, они текли у неё по щекам, видел обиду и не смел. Не смел даже коснуться кровавыми руками. Они перепачканы кровью этого недомерка, но мне чудилось будто её. Асина кровь на моих руках, передалась мне по наследству, вместе с этим чертовым подвалом. Вдобавок, за спиной ждал пленник, с которым нужно было что-то решать.

Я его отпустил. Отвез в офис, запихнул в душ, нашел ему чистую одежду. Вытащил аптечку, в которой наверняка найдется перекись. «Латай себя сам», — сказал ему. Тот лил перекись на все что мог, клеил пластырем бровь, но помалкивал. Я дал ему денег: на гостиницу, на обратную дорогу, с лихвой, зачем-то сунул в обе руки обещанный портвейн и вывез. Остановил машину в центре города и коротко бросил:

— Выметайся.

Мне было насрать, если он прямым ходом отправится в полицию. Значит, так тому и быть. По мозгам долбила единственная мысль — отец заказчик чудовищного приказа.

Образ сильного мужика, личности рушился на глазах и падая, подобно домино, цеплял меня, маму. Хотя её участие в этой грязи, даже косвенное, исключено, не посвящал он никогда в свои дела. За образом отца рушился и старательно возводимый им тыл, а стены «крепости» превращались в крепостные. Разве в этом сила?

Нужно было пытаться увидеться с ней, вымолить прощение, но всё что я мог — следить издалека. Мне даже перед армянином было стыдно! Он-то, невзлюбивший меня с первого дня, всегда подозревал, что со мной что-то не так. Да всё не так! Мой отец сволочь, например. Моя мать брыкается, никак не может принять мой выбор.

— Поговори с ней, — как-то вечером шепнула Соня. Я сидел в полумраке гостиной, делал вид, что пью чай, а сам даже ни разу не притронулся к чашке. Поднял на неё глаза, соображая: откуда она знает? Но Соня добавила: — Объясни ей раз и навсегда.

— А-а… ты про маму, — озарило меня. — Нет, Соня, поздно уже.

— Завтра поговори, как только проснётся.

Сонечка, милая, если бы всё решалось так просто, одним лишь разговором с матерью… Однако, разговор всё-таки состоялся.

В воскресенье с рассветом вышел в море, Василич, наконец, довел моё суденышко до ума. Я походил вдоль берега, вяло, без огонька, заплыв вышел смазанным, удивительно коротким. По обыкновению, искупался, вернулся и сразу в душ. Когда я покинул свою спальню, с намерением прокатиться, возможно, даже проехаться мимо дома Аси, а там, глядишь, набраться наглости и постучать, в гостиную входила Милка. Я бросил на неё гневный взгляд, а бывшая пустилась в оборону.

— Что? — округлила она глаза. — Меня Марина Николаевна пригласила!

— Мам, — позвал я. Она прекрасно знает мои привычки, соответственно подгадали, когда ей лучше прийти. Мама материализовалась из гостиной, вскинула ладоши и расцвела:

— Миланочка, детка, проходи, молодец, что заглянула. Гордей, идем с нами, составишь нам компанию.

Повернулась ко мне и подозвала рукой, как ни в чем не бывало. Распорядилась. Игнорируя моё недовольство, мои желания, моё перекошенное гневом лицо. Ну, уж нет, Марина Николаевна! Я взял мать за запястье, вывел на улицу. Надо было выставить взашей Милку, но даже прикасаться не хотел.

— Мама, — наклонился я к её лицу. И медленно, по словам, произнес: — С этой женщиной у меня ничего общего. Скажи мне прямо сейчас, что тебе интересно это общение, ты видишь в ней свою подругу и я от вас отстану.

— Но, Гордей, — капризно протянула она, а я взревел:

— Так, понятно!

Решение спонтанное, импульсивное, я повел мать за собой и усадил на пассажирское кресло машины, она только глазами хлопала. Сам уселся за руль, запустил двигатель и резко тронулся. Если мы не можем поговорить в собственном доме, значит мы сделаем это в машине. Мне хотелось орать, рвать и метать, сдерживался из последних сил. Ехал без особой цели, присматривая где приткнуть машину, пока не пришла свежая мысль: а почему, собственно, нужно орать? Ведь это тоже — насилие. Почему бы, спокойно не поговорить?