Между нами только +18 (СИ)

Настя: Прибавь там, к своим прозвищам — Злобный Ворчун.

Максим: Охуеть. А в чем моя злобность?

Максим: Представь свой тяжелый день. Когда ты просто сообщаешь, что хочешь побыть в покое, а тебя за это называют злобной. Представь, Насть.

Это все — плохо написанная шутка, но наши слова выходят из-под контроля. И, кажется, именно сейчас Максим начинает спускать пар на некстати решившую открыть рот меня.

Настя: Если у меня плохой день — я сворачиваюсь калачиком под безопасным боком. В последний год — под одеялом.

Максим: Это намек, что мне нужно свернуться и не отсвечивать?

Настя: Это намек, что я бы обняла тебя, если бы могла, своего Ворчуна.

На этот раз я жду ответа чуть дольше, и уже надеюсь на примирение, но…

Максим: Я предложил тебе представить, какого это. И я не ворчун. Когда прямо говорят, что чувствуют — не хотят, чтоб над этим шутили. Это не эмпатия, а обесценивание моих чувств.

Я знаю, что была не права. Понимаю, что нужно было просто отстать от мужчины, и дать ему время прийти в себя. Но, черт возьми… разве за моб оплошность стоит так «расстреливать»?

Настя: Макс, больше всего я сейчас не хочу делать твой день еще хуже.

Максим: Ясно. Коммуникация не выходит. Давай на этом и прервемся. За фотку спасибо. Ты — красавица.

На этом Максим покидает чат, оставляя меня с полным сумбуром в голове, и невесть откуда взявшимися слезами. Господи, ну что я за дурная плакса-то?! И за каким чертом полезла в диалог, когда там мне были не рады?!

Я переодеваюсь, в тишине натягивая самый теплый свитер, и огромные серые носки на ноги. Хочется укутаться и укрыться, чтоб спрятаться от этого мира. А еще чешутся руки включить голосовое на испанском — но я как будто наказываю себя, не позволяя потянуться к наушникам, и говоря «не заслужила».

Напоследок я щелкаю себя во фронталку, закутанную в теплую одежду, и зная, что Максиму такое нравится. Отправляю фото с припиской «Прости меня, ладно? Я просто пока не знаю, как надо», и отправляю в чат.

А следом верчусь еще до двух ночи, и, так и не дожидаясь ответа, проваливаюсь в тревожный сон.

Глава 11

Максим

— Вот скажи, Валерий Михалыч — ну не прав я?! — в который раз за день нависаю над шефом, у которого при виде меня в двери кабинета сразу начинается икота. — Блядь, четыре дня моей работы! Четыре дня! И все коту под хвост из-за очередного проверяльщика, который нахрен все забраковал! И просит внепланово переделать! А я, блять где ему время возьму для этого?!

Кажется, я перебарщиваю, потому что даже всегда умеющий ладить со мной Валерий уже совершенно по-бабьи верещит про своих спонсоров и сроки. И про зарплату, которую я не будь идиотом получаю, и весьма и весьма недурную. А следом тяжело падает в кресло, и совершенно по-человечески просит:

— Максим, ну отъебись, а? Я сам не знаю, что с ними делать, всю душу уже вымотали…

Плюнув, оставляю шефа в покое, и возвращаюсь в кабинет, громко хлопая дверью. Снова смотрю на присланный акт, где куча просто тупых прицепок, выдающих в человеке совершенно никчемного «специалиста». А если еще учесть, что я должен послушаться, и самолично искромсать свой труд, подводя его под какие-то рамки, злости моей не хватало даже чтобы усидеть на месте.

— Анжела! — рявкаю, и слышу, как девушка пребольно трескается об стол коленями, подскакивая на ноги.

— Да, Максим Тимофеич?

Что ж вы все такие нервные-то…

— В каком кабинете у нас сидит этот… Блядь, как же ж его… Усладов?

Шорох большого количества бумаг, и дрожащий голос помощницы:

— В триста восьмом, Максим Тимофеич…

Я вскакиваю, и подхватываю документы, быстрым шагом направляясь к двери. Лично встречусь с этим проверяльщиком, и распишу ему за «жили-были», раз уж шеф трясется и не может. И похую вообще, что там будет дальше — даже если решатся и уволят. Во-первых, специалист я редкий и уже с репутацией, а во-вторых… Никакие деньги не стоят всего вот этого.

В триста восьмой я вхожу, три раза ударив костяшками пальцев по двери, и не дожидаясь разрешения. Просто внутрь, и сразу к столу, где за компом трудится худощавый мужчина в очках.

— Добрый день, — приподнимает он брови, глядя на мою широкую фигуру, — чем обязан…?

— Мне — ничем. А вот науке вы дохрена обязаны, потому что прежде чем писать всю эту чушь — нужно хотя бы немного почитать об этом!

Брови мужчины опускаются, а поза становится более уверенной, дерзкой. Кажется, первый испуг прошел, и на его место приливает понимание.

— Аллаев, я так понимаю?

— Ну хоть где-то вы понимаете! — Деланно радуюсь, и тут же хлопаю по столу документами. — Я это переделывать не буду.

— Да? — он даже не смотрит на ворох бумаг с его скудоумными поправками. — А в чем, собственно, дело?

Мне стоит огромного труда, чтоб не разматериться, и не послать нахуй этого очкарика со слишком надменным лицом. Спокойно, Максим. Держимся, и пытаемся поговорить.