Между натурализмом и религией

(1) В новейшей юрисдикции западных наций мы встречаем многочисленные примеры коррекции неожиданно асимметричных воздействий всеобщих законов: сикху разрешается ездить на мотороллере в тюрбане или публично носить свой ритуальный кинжал; мусульманским женщинам и школьницам позволяется носить на рабочем месте или в школе «головной платок»; иудейским резникам позволено убивать скот и птицу кошерным способом и т. д. При этом кажется, будто речь идет об исключениях из общих законов (безопасности дорожного движения, защиты животных и т. д.). Но интерпретация этих решений как регулирования, предусматривающего исключения, наводит на мысль о вводящем в заблуждение представлении о диалектике идеи равенства. Фактически юрисдикция в данных случаях всего лишь делает выводы из того обстоятельства, что сикхи, мусульмане и иудеи пользуются такой же свободой религии, как и христианское большинство населения. Речь идет не о каком-то таинственном «резком переходе всеобщего в особенное», но о тривиальном случае приоритета основного права перед простыми законами или предписаниями безопасности. Как и в случае с принятым в Карлсруэ[426] решением о равноправии общества Свидетелей Иеговы (которое, после того как его признали субъектом публичного права, получило такие же привилегии, как и церкви), речь и здесь идет об осуществлении культурного равноправия обычным способом материализации права.

Положения в организационной части конституции (например, перенос компетенций самоуправления на территориальные корпорации или наделение культурных меньшинств специальными правами представительства) и мультикультурная политика по защите и содействию дискриминируемым группам (например, регулирование квот в системе образования, на рынке труда и в политике; субсидии на программы изучения языков и школьные жизнеописания; положения о рабочих языках, официальные праздники, национальные символы) представляют собой меры против эксклюзии групп с сильной собственной идентичностью. Как, между прочим, доказывает впечатляющий труд Чарлза У. Миллза[427], такие тенденции продолжаются и ниже порога формального равноправия. Вплоть до семантики телесного языка малоприметные механизмы исключения действуют в формах обхождения и образцах коммуникации повседневного общения. Конечно, «политика признания» наталкивается на структурные границы правовой среды, за пределами которой можно в лучшем случае вести речь о конформном поведении, но менталитет едва ли можно изменить. Однако фактические границы влияния той или иной среды управления, как и среды права, не следует путать с понятийными рамками мнимо противоречивой идеи равенства правового содержания.

Политическую культуру мы называем либеральной в той мере, в какой она отличается симметричными отношениями взаимного признания — также и между представителями различных групп идентичностей. Эти выходящие за границы субкультур отношения признания могут лишь косвенно подвергаться влиянию средствами политики и права, но напрямую устанавливаться не могут. Культурные права и политики признания могут усиливать способность к самоутверждению дискриминируемых меньшинств, а также их публичную очевидность, но регистр общественных ценностей невозможно изменить угрозой санкций. Цель мультикультурализма — взаимное признание равноправных членов — требует измененных межличностных отношений, которые устанавливаются благодаря коммуникативному действию и дискурсу и в конечном итоге согласуются лишь с помощью демократических публичных дискуссий в сфере политики идентичности[428]. Правда, и эти процессы происходят в пространстве, которое конституировано правами граждан на политическое участие и коммуникацию. Таким образом, нацеленная на «признание различения» «саморефлексия», о которой по праву напоминает Менке, не зависит от совсем иной политики, которая — на обломках деконструированного равенства — освободилась бы от оков права и перешла в сферу добродетели[429].

Дискуссия о «мультикультурализме» принуждает к более тщательному дифференцированию в понятии гражданского равенства. Дискриминация или пренебрежение, отсутствие на публичных аренах общества или недостаточное коллективное самоуважение служат индикаторами неполной и неравной инклюзии граждан, которым не предоставляют полного статуса членов политического сообщества. Принцип гражданского равенства нарушается в измерении членства, но не в измерении социальной справедливости. Степень приобщенности затрагивает горизонтальные отношения между членами политического сообщества, тогда как расстановка статусного порядка касается вертикальных отношений между гражданами стратифицированного общества.