Между небом и гаражами

– Он – ложь. Мы сами зажгли его. Сами держим его в руках и сами же идем на его свет. Это обман. Огня нет. Мы сами несем его перед собой. Мы – мотыльки. Дьявольски умные мотыльки. Мы организованны. Уж если что-то у нас сложилось, как-то повелось, устоялось, то веками не исправишь, тысячелетиями. Но я не с вами. Вы верите, что живете не зря, и поэтому живете со спокойной совестью. Вы верите, что все не зря. Что все где-то копится, и ваши жизни ложатся как одна песчинка к другой. И так строится град. Но не я, брат. Я не чувствую этого. Я погасил свет. Выключил фонарь и остался во тьме, исчез. Нет никакого града. Наша жизнь – это не песчинка. Это дым. Он исчезает, не оставляя и следа.

– Ты видишь еще кого-нибудь рядом?

– Нет, мой фонарь погас. Я погасил его. Я больше ничего не вижу. Пустота…

На этот раз Мигель сам разбудил брата – бесцеремонно шлепнул по щеке.

– Что я говорил? – замутнённый взгляд начинал светлеть.

– Ты говорил, что любишь себя больше Бога! Что свои мысли ценишь больше мира всего. Что поставил Господа на колени пред собой, что ты выше Него.

– Не может быть!!!

– Молчи! Молчи и слушай! Ты возгордился: решил, что прожил достаточно, чтобы судить о жизни. Ты нарцисс, брат мой.

– Да как же… Но разве я мог… что, что я тебе сказал?

– Неважно, что ты сказал. Важно, где родились твои слова. Мигель на время задумался, после чего продолжил:

– Решил проверить веру свою на прочность? Ты говорил, что не видишь света, – Мигель встал и обошел брата со спины. Затем резко повернул к себе его вместе со стулом и взял за грудки.

Я еле сдержался, чтобы не издать ни звука. От божьего человека, от монаха осталась только ряса. Зрелище больше соответствовало трактиру, а не монастырю.

– Не видишь света?

Мигель встряхнул Рино так, что тот клацнул зубами.

– …А сам тушишь свой огонь? Ждешь чуда от Господа, как от факира? Надеешься, что тот зажжет тебе факел без искры?

– Да что же я такого сказал, ну дай послушать! – не защищался Рино.

– Нет, ты меня послушай, – свирепел Мигель – незачем тебе свои же слова слушать. Прогнили они. Послушай мои слова и посей их семя в своей душе. Как блох дави, как паразитов, дави мысли свои.

– Какие мысли, о чем же ты?!

– Задуши любовь к себе ненормальную! Не люби себя, как будто ты последний человек и не осталось никого на земле!

– Да я же… я ведь не люблю, но как же так, ну, брат, объясни!

– Нет, Рино. Не пытайся выпросить объяснения. Я не стану тебе ничего доказывать. Не можешь верить в Бога – верь хотя бы мне! Ты, Рино, сам того не ведая, душишь веру свою в попытках объяснить природу бытия. Но есть вещи, Рино, в которые можно только верить. И в пять, и в десять лет, – при слове «десять» он указал на дверь. Я замер, – и в семьдесят. Мог бы жить ты тыщу лет, то тыщу лет бы верил. Ты слышишь?

Рино кивнул. Мигель отпустил брата и обошел стол.

– Ты веру «фонарем» назвал. Что ж, мило! Но не фонарь она. И место у нее – не во дворе стоять. Ты спутал глину с гончаром!

– Я все ж не понимаю, о чем толкуешь ты, о чем?

Мигель стоял на своем и ничего не объяснял. Поднял диктофон со стола и удалил записи.

– Брат мой, я люблю тебя. Ты многое повидал. Но не гордись ты, будто мир познал, не мотыльки мы – светлячки. Не мы огонь несем, а огонь несется в нас. Не пред собой светить, не путь свой освещать, как фонари у поезда! Не для себя горим, поверь: чтобы остальным светлее было! Всем тем, кто еще во тьме, всем, кто еще не зрел ни душой, ни телом! Войди, чертенок! – Мигель повернулся в сторону двери.

Я не знал, куда деваться. Зашел, медленно опустив голову. Мне было так стыдно! Не знаю, когда меня заметили, но явно не только что. Я зашел и встал у порога, дальше пройти не посмел.

– Там окно разбилось… – еле выдавил из себя дрожащим голосом.

– И что же ты молчишь, сорванец, пойдем скорей чинить! Наверное, в комнату уже целое озеро налило! Гроза вон как разбушевалась!

Мигель по-доброму взъерошил мне волосы и поспешил наверх. Рино еще какое-то время стоял со стеклянными глазами.

Потом встрепенулся, мотнул головой, как будто прогоняя наваждение, и бросил взгляд на меня:

– Ну, чего ты ждешь? Неси из подвала инструменты, а я принесу пленку. Пока так заладим, а утром привезем стекло.

Монах хлопнул в ладоши и потер руки:

– Эх, малыш, гроза-то как злится, ух! Уж верно кто-то Господа разгневал!

После подмигнул мне, улыбнулся и сказал:

– Но ты не бойся: детей Он любит!

Мой друг разбился насмерть и рассказал, как это было

Эта история произошла совсем недавно с моим близким товарищем. Он попал в аварию и пережил клиническую смерть.

Провел в коме две недели, но выкарабкался. Три дня он был в сознании, а потом умер. Ушел навсегда. Врачи так и не смогли установить причину смерти.