Между небом и землей

— Ну вы и хитрец, лейтенант! — сказала она.

Авиньон снова залился румянцем. Этель направилась к двери.

— Вы не оставите записку комиссару? — спросил Авиньон, провожая ее к выходу.

— Нет, я приду сама. Спасибо.

И она крепко пожала ему руку.

Вернувшись в кабинет, Авиньон с улыбкой обнаружил, что Этель приставила к лицу стрелка длинные косы вокруг головы на эльзасский манер и жидкую бороденку, какие бывают у старых китайцев.

Несколько минут он сидел погрузившись в мечты. Эта девушка словно сошла со страниц какого-нибудь романа. Даже аромат ее духов, и тот казался нереальным.

А Этель, сев в автобус на набережной Больших Августинцев, вынула из сумки тоненькую, почти невесомую коричневую папочку, найденную на полке в кабинете Булара. На обложке было написано одно слово: КРОТИХА.

А ниже — еще два, подчеркнутых красным: «Пустой след».

Это было единственное досье, вызвавшее интерес Этель; оно попалось ей на глаза по чистой случайности. Досье на девушку, которая близко общалась с Ванго.

Этель открыла папку. Она была пуста.

В театре шел третий акт пьесы. Этель слушала отца Джульетты, клявшегося дочери, что силой отдаст ее замуж за того, кого он выбрал для нее. Джульетта сопротивлялась. Ее сердце принадлежало Ромео.

Увертливая, как угорь, Этель ловко отдернула руку, которую хотел взять Том. Она смотрела на Джульетту, стоявшую перед отцом. А отец Томаса посылал ободряющие знаки своему сынку Томас Кэмерон пытался улыбаться, а сам судорожно вцепился в кресло, борясь с желанием броситься в оркестровую яму. Она его не любит. Ну как жить после этого?! И как объяснить свое фиаско родителям?!

Ты, неженка, будь к четвергу готова
Отправиться с Парисом в храм Петра —
Иль на вожжах тебя поволоку.

Так кричал на сцене отец Джульетты.

В соседней ложе воцарилось молчание. Светловолосый человек по-прежнему с пристальным вниманием следил за ходом спектакля.

Его звали Сергей Прокофьев. Тем летом 1935 года он работал над музыкой к балету «Ромео и Джульетта», на которую его вдохновила трагедия Шекспира. Он узнал, что эту пьесу ставят в Париже. И ему разрешили поехать туда, чтобы посмотреть ее.

Но он находился здесь под пристальным наблюдением, и его почти сразу же должны были вывезти обратно в Советский Союз.

Занавес упал, зажглись люстры. Начался антракт.

Почти все повскакивали со своих мест, словно только и ждали этого момента. Увы, многие люди ходят в театр лишь ради антрактов.

— Хочешь выпить чего-нибудь, Этель?

— Нет, благодарю. Я останусь в зале.

Томас встал, заранее дрожа от того, что ему предстояло объявить отцу.

Этель бросила взгляд на светловолосого человека. Он тоже не двинулся с места. Его глаза не отрывались от занавеса, как будто он еще различал за ним тени персонажей. Кто-то из сопровождавших наклонился и стал что-то шептать ему на ухо. Этель видела этого второго только со спины. Когда он обернулся, ее сердце бешено заколотилось.

Перед ней стоял тот, кто стрелял возле Нотр-Дам.

Он сбрил свои усики, но воспоминание о портрете, увиденном несколько дней назад на набережной Орфевр, было настолько живо, что все сомнения сразу отпали.

Борис Петрович Антонов мог и не заметить Этель.

Он явился в театр для сопровождения композитора, товарища Прокофьева. С ним пришли также двое работников посольства и сам посол, господин Потемкин. Их охраняли всего четыре человека. Словом, на нем лежала тяжелая ответственность.

Итак, он мог бы и не заметить Этель, но композитор встретился с ней взглядом как раз в тот момент, когда Борис смотрел на композитора. И это произвело эффект рикошета. Изумленный взгляд Этель пробудил любопытство в глазах композитора. А Борис, мгновенно уловив его, обернулся и обнаружил в нескольких метрах от себя Этель, сидевшую в почти пустом зале, с букетом в руке.

Они посмотрели друг на друга.

В какой-то миг Этель показалось, что он сейчас обратится в бегство. Она была готова броситься за ним в погоню. И даже пожалела, что выбрала вечернее платье, которое помешает ей бежать. Это черное платье опять-таки принадлежало ее матери. В годы траура Этель часто надевала его в спальне родителей, когда была еще маленькой девочкой, такой маленькой, что оно волочилось за ней длинным скорбным шлейфом.

Этель уже начала расстегивать жакет, доходивший до бедер, боясь, что он стеснит ее на бегу. Она знала, что не позволит этому человеку вторично ускользнуть от нее. И вдруг она замерла.

Роли переменились.

Нет, человек и не собирался бежать. Борис Петрович Антонов сверлил ее злобным взглядом. Он сразу почуял решимость Этель, понял, что она будет упорно преследовать его, не даст работать. Оставалось одно — устранить ее раз и навсегда.

— Извините, товарищ Прокофьев, я покину вас на минутку, — сказал он с вежливой улыбкой.

С этими словами он стремительно вышел из ложи. Композитор удивленно смотрел ему вслед. Зрительный зал теперь был совершенно пуст.

— Ну, как?