Между небом и землей

— Ночью яхта блестела, как золото. Между мачтовыми опорами тянулись гирлянды с лампочками, по всей палубе горели фонарики. Это было большое судно, почти двести футов в длину, а экипаж состоял всего из шести матросов. С наступлением ночи поднялся ветер. Он принес облегчение после дневной жары. Море заволновалось. Дождь поливал ковры на палубе. Мы укрылись в каюте.

— Кто укрылся в каюте, Мадемуазель?

— Ты, я…

Она закрыла глаза и постаралась вызвать в памяти пение сирен, чтобы найти в себе силы продолжить.

— И твоя мать… — наконец произнесла она.

Там, где стоял Ванго, послышался какой-то шорох. Сквозняком в комнату занесло сухую траву, и она заскользила по полу. Мадемуазель еле слышно прибавила:

— И твой отец…

При этих последних словах глаза ее засияли. Она продолжила рассказ.

— Мы находились внизу, в маленьком салоне. Снаружи в это время начался шторм. Но мы не боялись. На свете не было яхты прочнее, чем наша. Она плавала у берегов Дании, по бурным северным морям. Самое надежное судно на свете. Твой отец часто это повторял.

И она опять улыбнулась.

— Конечно, он был прав. Твоя мать снова запела, стараясь тебя убаюкать. Он тоже засыпал, положив голову ей на колени. Он любил ее. Он стер старое название на носу яхты. И нарисовал звезду, маленькое светило с пятью лучами, потому что твою мать звали Нелл, что по-гречески означает «свет». Я восхищалась твоим отцом. Он говорил со мной, как с дамой, хотя я была всего лишь скромной няней-француженкой, а он выглядел настоящим принцем.

На домик в Полларе спускались сумерки. Ванго почти утратил ощущение реальности. Он вернулся в прошлое, которое полностью стерлось из его памяти. И снова возникло ощущение качки, как в ту октябрьскую ночь 1918 года.

— Матросы спустились вниз, чтобы обсушиться. Нам был слышен их разговор в носовой каюте. Все случилось из-за этого: твоя мать не хотела, чтобы они мокли наверху под дождем, и велела им возвращаться в каюту. Сама принесла им туда горячей воды.

Ванго подумал о руках, несущих чайник. Его мать. Как сладко было ему слышать это запретное слово… Его мать звали Нелл, Светлая…

Теперь Ванго слушал, закрыв глаза.

— Я сидела у иллюминатора, — продолжала Мадемуазель. — Только я одна почувствовала что-то неладное. И сказала: «Там, на воде, какие-то огни». Твой отец сразу же вышел. А вернувшись, успокоил меня. Он ничего не увидел. Сказал, что вряд ли какой-нибудь корабль, из-за бури сбившийся с курса, натолкнется на нас в этом месте. Он показал мне точку на карте, сказав: «Мы находимся здесь». Я это хорошо запомнила.

И Мадемуазель поставила палец на расстеленный перед ней голубой платок.

Ванго ощущал приближение катастрофы, но все еще цеплялся за призрачные картины: палец, указывающий точку на карте, теплая каюта, пение матери.

«Еще немного, — думал он. — Еще немного нежности, прежде чем наступит конец света…»

— Ты заснул вместе с матерью. Я видела в иллюминатор, как струи дождя рассекают волны и как взлетает вверх белоснежная пена. И тут прогремел выстрел.

Ванго открыл глаза.

— Твой отец вскочил на ноги. Мне кажется, он сразу все понял. Никакого толчка, только выстрел. А за ним второй. А потом еще и еще. Твоя мать встала и спросила: «Что это? Мы наткнулись на скалу? Или на другой корабль?» Твой отец не ответил. Он выдвинул ящик стола и принялся в нем рыться. Твоя мать спросила, что он ищет. Он ответил: «Оружие. Я ищу оружие». Но его не оказалось. Все это время я держала тебя на руках. Ты спал. Твоя мать протянула руки, чтобы взять тебя, но в этот момент распахнулась дверь.

Мадемуазель описала их так, будто они и сейчас, спустя семнадцать лет, стояли перед ней.

— Их было трое, и у каждого в руках охотничье ружье. Все трое казались помешанными. Они говорили на смеси итальянского и сицилийского и спрашивали, где деньги. Я перевела это твоим родителям. Один из них выглядел настоящим безумцем. Второй пытался его утихомирить. Третий молчал. Твой отец сказал им, что денег у него нет. Он отдал им часы, снял с себя золотую цепочку и четыре кольца. Тот, сумасшедший, схватил их и с хохотом швырнул на пол. А потом…

И Мадемуазель заплакала.

— Что потом? — спросил Ванго.

— Он…

— Что он сделал? — прошептал Ванго.

— Он выстрелил.

Она рыдала, не в силах успокоиться.

— Он выстрелил из ружья. Он знал, что делает. Он не собирался убивать твоего отца, не получив сначала того, что ему надо. У меня на руках был ты, поэтому он не стал стрелять в меня… Нет… Он выстрелил… и твоя мать упала.

Ванго подошел к Мадемуазель и, присев рядом на корточки, прижался к няниной щеке своей.

— Ты даже не проснулся, — сказала она. — Так и продолжал спать у меня на руках. Это я виновата. Если бы ты был на руках у матери, она могла бы остаться в живых… возможно… Ребенок должен быть на руках у матери. Почему она не взяла тебя на руки? Почему?

— Но тогда вас уже не было бы здесь.

Мадемуазель сложила вчетверо голубой платок на столе. Она сидела вся дрожа, не отрывая от него глаз.

Ванго схватил ее за руку.

— Они оторвали отца от тела твоей матери. И заставили нас подняться наверх…

И тут она потеряла сознание.