Между никогда и навечно

Я смотрю в глаза дочери. Они блестят от волнения, а на ее щеках от калифорнийского солнца появились веснушки, которых не было несколько месяцев назад. Это делает ее больше похожей на ребенка, которым она и является, и меньше на подростка, на которого намекает ее поведение. Со всем тем дерьмом, через которое она прошла за свои восемь лет жизни, для меня облегчение видеть искреннюю улыбку на ее лице.

Раньше мне было трудно заставить Бринн выйти из дома. Ей не хотелось пробовать что-то новое или знакомиться с новыми людьми. Ей не хотелось быть ребенком, и эгоистичная часть меня не возражала. Мне нравилось, что моя дочь предпочитает проводить время со мной в офисе, а не с детьми ее возраста. По крайней мере, так я знал, что она в безопасности.

После переезда к Саванне зона комфорта Бринн, в которой когда-то было место только для меня, Шэрон и видеочатов с Кэмерон, расширилась и теперь включала весь Лос-Анджелес. И хотя я знаю, что это изменение к лучшему, адаптируюсь к этому с трудом.

Я глажу темно-каштановые кудри Бринн.

— Мне больше нравилось, когда все, что ты хотела делать, это играть со мной в Скраббл, — честно говорю я. — Для этого не требовался отказ от ответственности.

Бринн усмехается.

— Да, но ты не можешь научить меня делать сальто на 360.

Я смеюсь и киваю, затем вытаскиваю ручку из ящика рядом со мной.

— Верно подмечено, Босс.

Я подписываю отказ и вручаю его Шэрон как раз в тот момент, когда раздается стук в дверь. Бринн обнимает меня за талию, и я крепко обнимаю ее.

— Спасибо папа.

— Шлем, наколенники и защита для запястий, — напоминаю я, когда она отступает и закатывает глаза. Я поднимаю брови и бросаю на нее строгий взгляд.

— Шлем, наколенники и защита для запястий, — повторяет она, кивая.

— Повеселись, детка.

Бринн улыбается.

— Люблю тебя, папа.

— Я тоже тебя люблю, Босс.

Бринн, Кэмерон, Рыжий и Шэрон выходят из парадной двери одновременно с входящими Джоной, Хаммондом и Торреном. Все обмениваются приветствиями, и я не упускаю из виду, как рука Рыжего перемещается к середине спины Шэрон, когда они уходят. Я выгибаю бровь и делаю глоток кофе.

Интересно.

В последнее время они много времени проводят вместе. Это защитная привычка или нечто большее?

Я молча опираюсь на стойку, пока участники группы Саванны рассаживаются кто куда, а Хаммонд в гребаном сшитом на заказ костюме в девять утра воскресенья стоит посреди гостиной и просматривает свой телефон.

На этой «встрече» обсуждаются планы следующего альбома «Бессердечного города». Для которого Сав уже начала писать. Когда я спросил ее, не следует ли обсудить нечто подобное в более формальной обстановке, возможно, в офисе или в конференц-зале студии, она расхохоталась и погладила меня по голове, будто наивного ребенка.

Впрочем, я не наивен. Я просто хочу, чтобы все получилось. Чтобы новая эра «Бессердечного города» была идеальной для Саванны. Ей это нужно, и она, черт возьми, этого заслуживает. Я не хочу, чтобы что-то или кто-то снова отнял у нее счастье.

Я осматриваю собравшихся в гостиной людей.

Сначала мой взгляд останавливается на миниатюрной розововолосой барабанщице.

Я довольно хорошо узнал Мэйбл за месяцы, прошедшие после пожара. Она почти единственная подруга Саванны, и хотя я знаю, что отношения между ними какое-то время были напряженными, они кажутся такими же близкими, как и много лет назад в Майами. Мэйбл примчалась в больницу, когда узнала о пожаре, и проводила здесь почти каждый день с тех пор, как мы вернулись. Мэйбл меня не беспокоит.

Но Торрен…

Мой взгляд скользит по Торрену Кингу, и по тому, как он напрягается, я понимаю, что он чувствует мой взгляд. Хорошо. Гребаный мрачный ублюдок. Он думает, я не вижу, как он смотрит на Сав краем глаза. Как постоянно наблюдает за ней. Но рыбак рыбака видит издалека, и как человек, который точно знает, каково это быть завороженным хаосом Саванны, я могу заметить это за много миль. А Торрен? Пусть отрицает это сколько угодно, но меня не обмануть. Засранец все еще зациклен на моей девушке. Это почти вызывает во мне сочувствие к нему. Почти.

Я доверяю Саванне, когда она говорит, что между ними больше никогда ничего не будет.

Черт, я даже верю, что Торрен не попытается ее вернуть.

Что меня беспокоит, так это то, сможет ли он на самом деле двигаться дальше или все испортит Сав. Я бы не исключил возможности того, что размышления о непоправимом горе вынудят его покинуть группу посреди тура.

Словно услышав мои мысли, Торрен поворачивает ко мне голову и встречается со мной взглядом. Не прерывая зрительного контакта, я подношу чашку к губам и делаю еще глоток кофе. Его глаза сужаются, но ни один из нас взгляда не отводит. Только после того, как Хаммонд зовет Торрена, связь обрывается, и он снова возвращается к встрече.

Ненадолго позволяю голосу Хаммонда проникнуть в мои мысли — что-то о возможных названиях альбома, флюидах, видениях — прежде чем отключиться и посмотреть на Джону.

Джона — загадка, а значит, самая опасная темная лошадка.