Между панк-роком и смертью

А другая часть меня думала: как же мне повезло, что я здесь. Я всё еще здесь со своими детьми. Я всё еще здесь со своей семьей. Должно быть, бог оставил меня здесь по какой-то причине. Эти мысли не давали мне покоя. Я страдал от синдрома выжившего: мне было так плохо оттого, что Крис, Че и двое пилотов погибли. Меня посещали сумасшедшие суицидальные мысли, от которых было некуда скрыться: я обращался к богу и просил защитить меня от самого себя. После катастрофы я молился каждый день. Я в буквальном смысле считал дни, которые прожил после катастрофы, – но иногда осознавал, что каждый день на двадцать четыре часа приближает меня к неминуемой смерти. Мне самому решать, что думать о времени, отпущенном в этом мире.

Меня воспитали верующим. Было бы невежеством думать, что я оказался на этой планете случайно. Должен быть большой план – а если его нет, то, когда я умру, я очень разочаруюсь. Его просто не может не быть. Я хочу верить.

Если бы мы с Крисом когда-нибудь об этом заговорили, то заключили бы договор: если с одним из нас что-нибудь случится, другой должен разгадать, для чего всё это. Крис сделал бы то же самое, потому что Крис мог сделать что угодно. Он бы разрулил всё это с богом.

Я по-прежнему молюсь каждый день. Я разговариваю с мамой, я разговариваю с Крисом, я разговариваю с Че, я разговариваю с каждым, кого больше нет и кто мне дорог, – я разговариваю с ними всеми. Я должен верить, что у них есть способность общаться и слышать меня. У меня много вопросов, на которые нет ответов, но во мне сильна вера. Я молюсь за отца, детей и сестер.

События, меняющие жизнь, вроде моей авиакатастрофы, не предупреждают о себе. Я не мог понять, как мир продолжает после этого существовать. Я ощущал себя таким уязвимым, а окружающие, похоже, ничего подобного не чувствовали. Когда кто-то говорил, что собирается пойти в бар или в «Макдоналдс», я не мог понять, зачем они так рискуют. Папа говорил, что собирается меня навестить, а я не хотел, чтобы он приезжал, потому что для этого ему пришлось бы проехать сто сорок километров по шоссе.

Спустя четыре недели пребывания дома мои руки полностью зажили. У меня были ожоги третьей степени, и раны наконец-то затянулись. В тот день я позвонил Дэниелу и сказал: «Мне нужен тренировочный пэд и палочки». Он всё принес, и я установил пэд на заднем дворе, в тени, потому что мне пока нельзя было выходить на солнце. Я смотрел, как играют мои дети, и тренировался на пэде по два-три часа в день.

Я пошел играть в студию и не мог найти свой ритм. Всё получалось как-то не так. Я еще не восстановился после катастрофы – кроме того, было непривычно играть без наркотиков. Я поговорил с Полом Розенбергом, одним из моих менеджеров, хорошим другом и мудрым человеком. Он также был менеджером Эминема и рассказал, что тот полностью со всем завязал. Я не поверил, но он сказал: «У Эма это заняло какое-то время, зато теперь он на сто процентов чист. Он пристрастился к тренировкам». Я его похвалил – он стал вести трезвый образ жизни и при этом по-прежнему делал крутую музыку в своем жанре, который я обожал, – но мне его достижения казались немыслимыми.

Мне было страшно выходить из дома, и у меня ни на что не хватало мотивации. Я шел в студию, чтобы настроиться на работу, но, как только бил в барабан, у меня создавалось впечатление, что инструмент ударит меня в ответ и убьет меня. Я виделся со своим другом Аароном Спирсом: он барабанщик в жанре госпел и играет с Ашером. Он спросил, занимаюсь ли я музыкой, и я ответил: «Нет, чувак, не получается». Он сказал: «Ты должен играть. Так много ударников берут с тебя пример». Он посоветовал мне заново влюбиться в барабаны, и так я нашел вдохновение.

В течение нескольких месяцев после авиакатастрофы я боялся садиться в машину – в основном из-за страха увидеть в небе самолет. Как я ни старался, не мог отделаться от мысли, что любой самолет, который я увижу, разобьется. Я впадал в панику и говорил своим друзьям Чизу и Армену, которые меня возили: «Пожалуйста, поезжай быстрее и держись подальше от того самолета, потому что мне кажется, что он разобьется». Я представлял, как самолет переворачивается, падает и загорается. Прошел почти год, прежде чем эти видения прекратились.