Между прочим…

Сам Любаров так не считает. Он думает, что это просто так, литературные зарисовки. Я считаю по-другому. Это – именно литература, в том же стиле, что и живопись.

Любаров смотрит на мир так, будто ему протерли глаза. Как будто только ему дана возможность переоткрыть природу и суть людей.

У Довлатова есть рассказ, не помню его названия. В рассказе жена утром дает Довлатову рубль и посылает за постным маслом. Он возвращается ночью, без денег, без масла, с синяком под глазом. Жена спрашивает:

– Чем это тебя?

– Ботинком.

– А ты что, валялся на земле?

– А почему бы и нет…

Смешно? Смешно. Страшно? Страшно.

Примерно то же самое в рассказе Любарова «Коля и Надя» – про своих соседей.

Надя – алкашка, при этом Любаров никогда ее так не называет. Он деликатно замечает, что «выпивать в любых дозах здоровье вполне еще позволяло. Надя… наводила марафет, взбивала парадным коком свою химическую завивку и алой помадой красила губы… Приняв на грудь, Надя всем игриво подмигивала, намекая, вероятно, что она – женщина с богатым прошлым».

Смешно? Смешно. Страшно? Страшно.

А кончили они «неважнецки». Дом их сгорел. Коля надорвался и умер. Надя в подпитии замерзла. Но на пепелище их сгоревшего дома вырос на редкость густой орешник, так что новые дачники Перемилова и предположить не могут, что всего несколько лет назад здесь стоял дом, а в доме обитали люди по фамилии Малышевы.

Грустно? Грустно. Светло? Светло.

Владимир Любаров не делает дистанции между соседями и собой, хотя они – алкаши, а он – гениальный художник.

Любаров всех объединяет в своей душе – русских и евреев, алкашей и гениев. И в самом деле: каждого человека есть за что пожалеть и есть за что полюбить.

Для еврея важная составляющая его жизни: вера. Евреи свято соблюдают религиозные праздники. Каждую неделю они празднуют Субботу. В чем смысл этого праздника, я точно не знаю. Но у меня есть своя версия: однообразное течение жизни должно прерываться праздником. Тогда легче жить. День идет за днем, падает на темя, как капля воды. Можно взбеситься. Но впереди – Суббота. Праздник. Можно и даже нужно ничего не делать.

В картинах «Адам и Ева» и «Субботний день» одни и те же персонажи. Разрешенное безделье, как в раю. Они не просто бездельничают, они живут по правилам Священного Писания.

Любаровские евреи постоянно ищут смысл жизни: холсты «Голуби», «Кошерное или трефное», – поскольку искать смысл во всем – это национальная черта евреев. В данном случае они, видимо, размышляют, правильно ли зарезана курица, поскольку курица должна быть непременно кошерной.

Казалось бы, какая разница: как зарезали курицу? Кто это видит? И тем не менее именно благодаря вере евреи выстояли и сохранились, несмотря на вековые гонения, на холокост.

Древние греки и нынешние греки – это совершенно разные биологические особи, у них даже разное строение черепа. А евреи – какие были, такие и остались. Причина? Вера. В Иерусалиме есть целые кварталы верующих евреев, которые только тем и занимаются, что изучают саму Тору и комментарии к ней. Глубочайшее проникновение в истоки, в святая святых.

Любаровские персонажи свято соблюдают все свои праздники: Песах (грызут мацу), Сукот (плетут халы), Шабат (пьют шабатное вино).

Московские евреи Тору не читают – это «потерянные дети», как говорит Дина Рубина. Но когда человек трудится не покладая рук, когда он хорошо делает свое дело – это тоже, мне кажется, приобщение к Торе и к высокой вере.

Можно молиться перед Стеной Плача, качаясь, а можно взять холст и краски, «настроить на любовь свое сердце» и почувствовать Бога.

Творчество Любарова – это его молитва, его покаяние и его очищение.

Хочется, чтобы такие художники, как Владимир Любаров, жили всегда. Они просветляют жизнь, и за это им полагается дополнительный талон.

Мой друг Ираклий Квирикадзе

С Ираклием я познакомилась еще в Советском Союзе, при Брежневе.

Дочь Брежнева, Галина, сказала однажды: «Вы еще будете вспоминать годы с Брежневым как золотые времена».

На эти слова никто не обратил внимания, тем более что Галина Леонидовна была пьяна как сапожник и выглядела не лучше.

Это было произнесено с телевизионного экрана во всеуслышание.

Все усмехнулись скептически: какие еще золотые времена? Густой бульон застоя. Диссиденты. Свирепая цензура. В стране нечем дышать, как в непроветриваемом помещении. Воняло старостью. Политбюро на трибуне Мавзолея выглядело как делегация из дома престарелых. Принаряженные старички. Долог путь во власть. Пока доберешься – весь износишься.

Инакомыслие цвело и было в моде, особенно среди творческой интеллигенции. Тем не менее книги издавались, фильмы выходили. «Когда б вы знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда» (Анна Ахматова).

Из застойного сора взрастала великая советская литература и великое советское кино.

Начинающих писателей и кинематографистов страна тщательно отслеживала и собирала на семинары молодых талантов.