Между сердцем и мечтой

Наше место было внизу, так сказать, в портере. Это не означало, что мы сможем покинуть храм раньше королевского семейства, их приближенных и важных сановников, однако приближало нас к самому действу. Я своим местоположением осталась довольна, тем более теперь никто не стоял впритык ко мне, и это давало возможность вздохнуть полной грудью.

Наверх я не смотрела вовсе, не хотелось встретиться взглядом с теми, кто мне был неприятен, а потому и искать тех, с кем с удовольствием бы поздоровалась, я тоже не стала. Зато вскоре к нам присоединился дядюшка, чье место отныне тоже было среди столичной знати. Хотя, если король примет решение, которое окажется окончательной опалой, то роду Доло в храме Сотворения не будет места совсем. Однако пока мы стояли здесь, и это не могло не радовать.

Впрочем, разговоров не было. Его сиятельство, графиня Доло и их сыновья с невестками, приветливо улыбнувшись, просто встали рядом с нами. В храме вести разговоры считалось дурным тоном. Все стояли в ожидания начала богослужения. До него оставалось совсем мало времени, ровно столько, сколько было нужно, чтобы последние верующие зашли внутрь. И когда последний человек переступил порог, послышалось песнопение храмового хора:

Бог наш Верховный, Бог-вседержитель,
Жизни земной ты — первый хранитель!
В вечные веки восславим тебя,
Отец всего сущего, Бог Бытия!

Служба началась. Облаченный в такие же голубые одежды с золотом, священник вышел к статуе Верстона, стоявшего впереди еще семи статуй, среди которых был и мой покровитель — Хэлл, и раскинул руки. Даров для Вседержителя не было, его главный дар — жизнь и процветание его детей, и их почитание своего Отца. И потому руки священника были пусты, но ладони раскрыты навстречу Верховному Богу, как знак открытой человеческой души.

Некоторое время я слушала песни, восхвалявшие Верстона и, когда того требовал ритуал, простирала к статуе руки, как и все, кто находился в храме. Вторила молитвам и, уже было погрузилась в торжественность творившего действа, когда пришло острое чувство чужого взгляда.

Я повела плечами, пытаясь скинуть это малоприятное ощущение, но оно не исчезло. Вернулось раздражение, совершенно лишнее в эту минуту, и я все-таки вскинула взгляд наверх и застыла на миг пойманная в ловушку пронзительных глаз того, кому подобало бы собственным примером показывать благочестие, но он смотрел не на статую Верстона, а на меня.

Ощутив на миг смятение, я опустила голову и посмотрела себе под ноги и тут же получила легкий тычок в бок от матушки, умудрявшейся даже здесь и сейчас следить за соблюдением традиций и этикета. Я коротко вздохнула и вскинула руки, как и все в этот момент, так показав, что не отвлекаюсь. А потом вновь бросила короткий взгляд наверх, но быстро отвела его и уже не сводила со статуи Вседержителя и очень надеялась, что государь все-таки вспомнит о цели своего пребывания в храме и перестанет терзать меня пристальным взглядом.

Я почувствовала себя легче, когда служба приближалась к своему завершению. То ли король нагляделся, то ли я привыкла к его взгляду, но давящее ощущение исчезло. А вскоре наступила и кульминация всего священнодействия. Верующие направились к статуе Верстона, чтобы получить его благословение, коснувшись раскрытой ладони.

Шли также — вереницей. Я не смотрела, когда спустился сверху король, и на его сопровождение тоже глядеть не желала. Вместо этого я отвела взор в сторону и любовалась убранством храма, таким же легким, как облака в небе. Потом опять смотрела себе под ноги, после на статуи поверх человеческих голов и ждала, когда можно будет приблизиться к Верстону.

Наконец дядюшка со своим семейством двинулся вперед, и я неспешно направилась за ним к Вседержителю. Мои родные шли позади. Путь пролегал через колоннаду, за которой располагались алтари богов и их малые копии. Я скользнула взглядом по Хэллу, прикрыла глаза, безмолвно приветствуя его. А когда до Верстона оставалось совсем немного, позади послышался шорох и приглушенное восклицание матушки.

Полуобернувшись, я с удивлением увидела высокого широкоплечего мужчину, показавшегося мне смутно знакомым. Он разделил нас с родителями. Поведение мужчины было неучтивым, однако пенять ему на это было еще большей неучтивостью, потому что так можно было задержать тех, кто шел за нами. И я прошла дальше.

Достигнув статуи Верховного Бога, я подняла взгляд на его лицо, с которого на меня смотрели чистые голубые глаза, искусно сотворенные древним скульптором. Невольно улыбнувшись Вседержителю, я протянула руку, чтобы вложить ее в его раскрытую навстречу ладонь и вздрогнула, потому что рука оказалась живой и теплой.