Между Тенью и Фарфором

Однажды Василий, возвращаясь домой, зашел в магазин. Лавируя между полками и пополняя корзину, он забрел в винно-водочный отдел, размышляя, не прихватить ли пивка. Вдруг до уха донеслось что-то похожее на всхлипывание.

Источником всхлипов оказался Михалыч, сидевший прямо на полу между витринами. Он, словно кровное чадо, прижимал к груди бутылку водки и в полузабытьи повторял со слезами в голосе:

– Как я мог… Как же я мог?! Нет, как я только мог?!!

Василий озабоченно склонился над ним:

– Простите, что-то случилось? Вам помочь?

Сосед поднял мутные глаза. Они полнились влажной голубизной и цвели цикорием под сивым с проседью чубом – все равно что глаза ребенка. Недужного ребенка.

– Как я только мог двадцать лет назад жениться на этой стерве!!! – Взревел Михалыч с мукой в голосе, и стало ясно, что он уже пребывает в изрядном подпитии.

Очевидно, сосед долго терзался. Михалыч будто бы не признал парня, живущего через стенку, но принял его помощь: опираясь на протянутую руку, поднялся с пола и потопал к кассе, так же любовно прижимая к груди ненаглядный пузырь – только что не поглаживал. Видно, не мог с ним расстаться, как и с горечью той жизни, которую прихлебывал глоток за глотком, прикладываясь к бутылке.

Вечер, естественно огласился скандалом. «Опять за свое» – подумал привыкший Василий. Только привычка спасала от бешенства, от коего в ином случае не помогли бы и сорок уколов.

Потому-то нынешней ночью вопли, не дающие уснуть, не стали для Шумского новостью.

– Ты кретин! – Орала Михалычева половина. – Полжизни на тебя извела, а толку-то?! Ты хоть раз что-нибудь полезное сделал? Хоть раз помог мне?!

– А ты? Только и знаешь глотку драть! Сколько лет с тобой живу, ты мне хоть раз помогла?!Хоть одним словом одобрила?!

– Я не должна тебе помогать! – Женский голос вибрировал пронзительным визгом. – Ты – мужик! Да хотя в каком месте?! Одно слово только!

– Ах ты, ах ты… сука! – Грянул Михалыч, припечатав кулак к какой-то твердой поверхности, а потом пнул нечто тяжелое.

Василий всерьез испугался: как бы до смертоубийства не дошло… Слава Богу, гроза не разразилась в полную силу: выпустив пар, Михалыч неожиданно утих. Однако супружница так легко не сдавалась:

– Да! Дааа, я сууука, – выводила она с удовольствием, и голос ее от этого обретал редкую противность. – Какого ж… ты с сукой живешь?!

– Да просто жалко тебя выкинуть на улицу! Ты на себя глянь – погань одна, и язык поганый! Даже не подберет никто! А, чтоб ты пропала, к чертовой матери!

Шумский вздрогнул: ему вдруг почудился отдаленный гул – зародившийся в неведомых глубинах. Он точно волной прошел через весь дом, вызвав некоторое замирание. Василию на мгновение показалось, будто в ушах взорвались барабанные перепонки – такая навалилась тишина. Неожиданно внутри возник страх, похожий на мерзкую личинку в коконе из очень нехороших предчувствий. Но наваждение быстро пропало.

Михалыч за стенкой остервенело пилил, порой доносился стук молотка. «Ну, самое время», – сонно подумал журналист. И все ж звук инструмента был приятнее слуху, нежели бесконечная череда оскорблений.

Усталость брала свое. Закрывая глаза, Василий предположил, что сосед нарочно ищет спасения в ремонте. Михалыч, не отдавая себе отчета, хватался за все, что помогало ему хоть ненадолго заставить жену замолчать, – стучал, пилил, дырявил стены перфоратором, будто намереваясь пометить каждый сантиметр в квартире или высверлить из души сказанные слова. Да полно, осталось ли там хоть одно живое место? Забей он целый миллион гвоздей -преградит ли это дорогу потоку мыслей? Впрочем, вполне вероятно, что как раз от мыслей-то и спасался Михалыч в своей ремонтной страсти, делая беспокойными не только вечера с ночами, но и выходные, которые приходилось проводить в обществе супруги.

Уже засыпая, Василий вдруг припомнил бородатый анекдот: «Отомщу соседу за его перфоратор – куплю пианино. Ремонты рано или поздно заканчиваются, а музыка – вечна». Усмехнувшись в подушку, журналист все-таки умудрился провалиться в сон. А через полтора часа прозвонил будильник.

***

Троллейбус рогатым оранжевым скарабеем полз по дороге, отфыркиваясь утренней сыростью. Народа в ранний час набралось немного, и Василий с комфортом устроился на свободном одиночном сиденье. Он с детства любил занимать место у окна и наблюдать за пешеходами. Мальчонкой, ерзая на материнских коленях, Васятка пытался угадать, куда идут все эти люди, отделенные от него прозрачностью стекла, о чем думают, мечтают. Он попробовал сообщить свои соображения маме, однако та лишь посмеялась, взлохматила русые с задорной рыжиной кудряшки:

– Какой ты у меня фантазер, – сказала она и вздохнула. – Надеюсь, когда вырастешь, перестанешь сочинять.

– Почему? Это же интересно! – Удивлялся Вася, отрывая взгляд от череды спин и профилей.

Мама смотрела задумчиво, морща лоб, отчего он казался старушечьим и совсем не родным.

– Может, и интересно, только мало кто поймёт. А впрочем… Сочиняй на здоровье, мой сероглазый мышонок, только папе не вздумай рассказывать.