Между Тенью и Фарфором

Он заказал подошедшей официантке большой бокал темного пива и острые гренки с сыром на закуску. Посмотрел на приятеля: загадочная личность этот Тоха! Вроде балбес балбесом, живет, как карта ляжет, ни над чем всерьез не задумываясь, с вечной улыбкой паяца на физиономии, а то вдруг ни с того ни с сего обронит в разговоре жемчужину мудрости или процитирует нечто эдакое, чего и более просвещенные товарищи отродясь не читывали. Несмотря на неказистую внешность, субтильное сложение и торчащие чернявые вихры, перед которыми признавали полное бессилие городские парикмахеры, Тоха имел потрясающий успех у противоположного пола. Заигрывал и флиртовал он практически со всеми, и каждая при этом ощущала себя исключительной, но ни одна девушка не задерживалась рядом с ним надолго. Василий подозревал, что верстальщик и имена их не запоминает, но ему почему-то прощали всё! За глаза, наверно. Глаза у него были изумительно хороши: большие, карие, с пушистыми ресницами, такие, что девицам через одну хочется тонуть и не ждать спасения, – в них все время ощущалось едва заметное дрожание неких глубинных струн, словно рвались на волю чувства, которые Тоха усиленно скрывал и не хотел выпускать. Каждая из дам его сердца, вероятно, надеялась стать той, кому он откроет их. Но он не открывал. Никому. Что и говорить, прелюбопытный типчик!

Тохина фраза про злые мысли отчего-то зацепила Шумского. Может, ему привиделась связь с недавними происшествиями? Рассказать Тохе или нет? Вообще-то, излить душу хоть кому-нибудь хотелось, и, пожалуй, верстальщик – подходящая кандидатура, только надо подождать, пока он дойдет до кондиции. Проще говоря, до того состояния, чтобы выслушать, но потом ничего не вспомнить.

– Не знал, что ты увлекаешься зороастризмом, – Василий отхлебнул пенный напиток и удовлетворенно кивнул – отменное пиво! – Давно это у тебя?

– Говоришь, как про болячку. Но нет, недавно. И не бери в голову: я так болтнул, для пущего эффекта. А на самом деле шут их знает, как они одеваются, зороастрийцы эти.

– Чего тебе пулять в меня эффектами? Я ж не влюбленная барышня.

– За что и выпьем, друг Василий.

Тоха одним глотком осушил бокал и заказал еще. Однако Шумский подозревал, что перед его приходом приятель не побрезговал водочкой – с одного пива-то так не захмелеешь…

Некоторое время парни просто тянули напитки, лениво перебрасываясь короткими предложениями: обсуждали недавний футбольный матч, редакционные дела.

– А ты чего не уехал к родителям? Ведь куча дней выходных, у нас редко такое счастье выпадает! Ты ж из района, – с наскока изменил тему верстальщик.

– Не соскучился, – отрезал Василий, отводя взгляд.

– Не хочешь говорить… – хорошо поддавший Тоха, тем не менее, не утратил проницательности.

– Не хочу.

– И правильно. Я о своих тоже говорить не особо люблю. Но знаешь, что странно: попытался тут вспомнить важные фрагменты из детства, и, чтоб ты думал? Почти ничего не помню! Как чистый лист. Словно и детства никакого не было. Даже обидно как-то, – последовал большой глоток. – Только застряло в голове, как я во втором классе стих наизусть шпарил…

Василию стало интересно: в сущности, Тоха не распространялся о себе, а алкогольный градус явно толкал его на откровения. Шумский не мог не подумать, что за участие в подобном разговоре полжизни отдала бы последняя Тохина пассия (Людочка, кажется), хвостом за ним ходила, пока он решительно не отсек этот самый хвост.

– Все стихи в школе отвечали. Чем твой настолько выдающийся? – Выказал любопытство журналист.

– Нам велели выучить Есенина, что угодно, на свой страх и риск. Я и выучил про мальчика, который ковыряет в носу, – ответил Тоха и немного заплетающимся языком продекламировал:

«На улице мальчик сопливый.

Воздух поджарен и сух.

Мальчик такой счастливый

И ковыряет в носу.

Ковыряй, ковыряй, мой милый,

Суй туда палец весь,

Только вот с этой силой

В душу свою не лезь».

– Ты это выдал в началке?! Учительница-то как отреагировала?

– Как! Припухла, конечно, на своем стуле, но пятерку поставила. Правда, в дневнике под пятеркой приписала послание для родителей, чтоб уделили внимание литературным предпочтениям сына. Зато одноклассники весь день меня осаждали, смотрели с восторгом, записывали строчки под диктовку. Я, можно сказать, стал героем дня…

Глаза верстальщика влажно блестели от хмеля и воспоминаний. Василию вдруг привиделся ореол вокруг него, но не темный, ставший очень узнаваемым, а слегка сверкающий, будто Тоху обвели по контуру глитером. Потом этот контур стянулся в одну точку и упал на скатерть маленьким шариком, похожим на бриллиант. Ошалевший Василий не успел подхватить таинственный кристалл, и он укатился под стол: искать его там никакого смысла. Тоха, естественно, ничего не заметил. «Это что-то новенькое, – подумал удивленный Шумский, – но в кои-то веки совсем не пугающее».