Между жизнью и смертью

— Короче, пока тебя держали еще в Москве, ребята из безопасности сильно лопухнулись. И самый важный, можно сказать, единственный свидетель, или «язык», назови как хочешь, попался в мои руки. От него я и узнал про конвой, про планы арабов в отношении тебя и твоего отца и все такое прочее.

— И ты…

— Помог мой шеф из «Валекса», а главное, конечно, очень помог Олег. Без него… Как жаль его, Алинушка! Такой мировой мужик был! Мы же с ним Афган вместе… Я его как-то выручил однажды.

Так я живой. А он со мной жизнью расплатился.

— Саш, но ведь ты не виноват! — девушка, пытаясь утешить, нежно погладила его по щеке и положила руку на плечо. — Ты же не мог в конце концов…

— Мог! Я мог успеть! Еще бы чуть-чуть… Сволочи! Я вам покажу «Аллах акбар»! «Духи» чертовы…

Но тут Банда осознал, что мысли его начинают путаться и несет он черт-те ведь что. Он быстро взглянул на Алину и, показалось, успел заметить огонек тревоги, блеснувший в ее глазах.

«Э-э, парень, держи себя в руках! Не хватало только ее напугать до смерти! А ну, успокойся!» — приказал он себе, стараясь сосредоточиться.

— Ты извини, Алинушка. Просто забыть не могу, как этот бородач Олежку…

— Я все понимаю, Саша. Успокойся! — нотки беспокойства явственно звучали в голосе Алины, и Банда из последних сил постарался взбодриться, лишь бы развеять ее тревогу.

— Так на чем это я остановился?.. А, вспомнил! Словом, полетели мы за вами и тебя все-таки освободили. Мы, а не ФСБ. Вот им и обидно стало. Мне тот начальник-гэбист на пирсе в Севастополе прямо сказал — я лишний. Я теперь не нужен. Им было бы очень и очень приятно лично отдать тебя прямо в руки Владимиру Александровичу. А потом шантажировать его как только им заблагорассудится.

— Господи, но я же свидетель! Я бы все рассказала, как было на самом деле!

— Кому? Отцу? Рассказала бы, конечно. Но уже после того, как тебе дали бы с ним увидеться. А до этого момента, уж поверь мне, они бы добились от генерала Большакова всего, чего хотели.

— Подонки!

— Не то слово… Поэтому сейчас нам надо держаться от них подальше. И слава Богу, что мы на территории Украины.

— И куда мы едем?

— Я уже сказал — домой. Только не к тебе и не ко мне. Мы едем в Сарны, к матери Олежки. Я должен рассказать ей, как все произошло. Я должен повиниться перед Галиной Пилиповной. Ее сын из-за меня погиб…

— Да. Я понимаю.

Алина скорбно замолчала, склонив голову. Молчал и Банда, задумавшись о том, как непросто будет встретиться с матерью Олежки Вострякова.

После очередного поворота перед ними вдруг открылся город, залитый огнями. Дорожный указатель, сверкнувший надписью «Симферополь», подействовал на Банду парадоксальным образом, — почувствовав приближение долгожданной медицинской помощи, он мгновенно ослаб, остатки сил быстро покидали его, и парень не на шутку испугался, что не сможет добраться даже до ближайшей больницы.

— Алинушка, — почти прошептал он, слизывая с верхней губы капли пота и судорожно сжимая руль «Волги», — ты, пожалуйста, к знакам присматривайся, вдруг больницу какую увидишь, ладно?

— Конечно. Ты как?

— Нормально… — он запнулся, но, собравшись с силами, продолжил твердо и спокойно. Нужно было, чтобы Алина четко выполнила его указания на случай, если она растеряется, увидев его беспомощность и слабость. — Послушай, если со мной случится легкий обморок или что-то в этом роде… То есть, если я на время вдруг «отключусь»…

— Тебе плохо? Совсем плохо, да? — она напряженно вглядывалась в его лицо, стараясь понять, как он себя чувствует на самом деле.

— Нет, послушай… Это я так, на всякий пожарный случай… Мы ведь отъехали от наших друзей из ФСБ всего лишь километров на сто, и оставаться здесь, в этой «тачке», нам долго нельзя. В общем, если что — у меня в правом кармане есть еще «баксы». Плати врачам, медсестрам, денег не жалей. Главное — пусть обработают мне рану, перевяжут и вколют чего-нибудь подбадривающего. Надо сделать все для того, чтобы я был в порядке. Ни при каких обстоятельствах нельзя оставаться здесь. И ни в коем случае нельзя привлекать внимание милиции. Наври что угодно, плати, как я сказал, но чтобы моя фамилия нигде не прозвучала. Ты поняла?

— Конечно, но ты уверен…

— Алинушка, ты же хочешь добра себе и отцу, и мне еще не надоела жизнь. Нам кровь из носу надо успеть хотя бы к полудню быть в Херсоне. Там мы наконец сможем бросить эту машину. Иначе нас засекут и сцапают, как котят.

— Хорошо, я все поняла. Я все сделаю… Но ты держись, Сашенька. Хорошо? Сейчас приедем…

* * *

Низкие серые тучи, казалось, зацепились за крыши домов, нависая над самыми улицами. Мелкий противный дождь шел с самого утра не переставая, затянув Москву грязной тяжелой пеленой.

Площадь с опустевшим постаментом, на котором несколько лет назад грозно возвышался «железный Феликс», и без того достаточно унылая, в этой пелене выглядела еще более мрачной. Котлярову в какой-то момент даже показалось, что площадь, как некий живой организм, генерирует и источает волны безысходной тоски.