Между жизнью и смертью (СИ)

         Ефим Точилин не любил лето. Его большое, набравшее мужскую тяжесть тело плохо переносило лихой украинский зной. Он рукавом рубашки вытер моментально вспотевший лоб и направился к небольшому огороду, разбитому сразу за приземистым саманным домом. В небольшом шахтёрском посёлке жили сплошь вчерашние крестьяне, поэтому они никак не могли обойтись без земли.

         - Как черви земляные копаются. - Точилин являлся горняком во втором поколении и притворно снисходительно относился к стараниям жены совмещать пролетарский труд с крестьянским образом жизни. Подошло время ужина, и Ефим после привычного полуденного сна перед ночной сменой, вышел поторопить жену накрывать на стол. Он громко и властно крикнул:

         - Зинаида! – он был строг и требователен в семье. - Хватит вам в земле копаться… Давай скорее, на работу пора собираться.

         - Как скажешь Ефим Тимофеевич...

         Раздражённый от духоты муж немедленно закурил табак собственного производства, стал в тенёк и хмуро смотрел, как жена и рыжеволосая красавица-дочь собирали нехитрый копательный инвентарь.

         Неразговорчивый жилец, пятый месяц, снимающий у них угол с койкой, высыпал в мешки только что выкопанную разнокалиберную картошку. Он присмотрелся и разборчиво выбросил из плетёной ивовой корзины пару кусков засохшего, случайно попавшего туда чернозёма. Пересыпав последнюю корзину в большой холстинный мешок, завязал его бечёвкой и поднял глаза на ждущего чего-то арендодателя:

         - Нужно чего?

         - И охота тебе, Григорий Пантелеевич возиться с бабами, – Ефим Точилин презрительно ухмыльнулся, показывая своё истинное отношение к женскому полу. - Заняться что ли нечем?

         - А чем тут заниматься можно?

         Григорий подошёл к нему, подкурил покупную папиросу от конца протянутой самокрутки и глубоко затянулся. Постоял немного, расправляя круговыми движениями, затёкшие плечи и признался:

         - Мне в охотку.

         - Чего так?

         - Соскучился я по таким занятиям, пока воевал. - Разминаясь, постоялец повертел из стороны в сторону могучим обнажённым торсом. - Да мне не трудно, а Зинаиде помощь… Почва вишь, потрескалась вся, высохла донельзя. Даже вилы с трудом входят, где уж им самим справиться.

         - Ну-ну…

         Ефим снисходительно покивал головой, с улыбкой проводив глазами   прошмыгнувшую мимо дочь и сказал:

         - Я так и понял!

         - О чём ты? – Григорий принял крайне непонимающий вид.

         - Хороша девка! – в голосе Ефима прорезалась законная родительская гордость. – Ох и хороша!

         Шелехов по-настоящему смутился. Где-то глубоко, в самом отдалённом уголке души у него копилось, нарастало новое, незнакомое чувство к дочери хозяев временного жилья. Ещё пару месяцев назад такого он и представить себе не мог. Теперь же он интуитивно стремился находиться рядом с ней, но не мог признаться в этом.

         - Мне-то, что с того? – нарочито небрежно произнёс он. - Хороша, да не про нас…

         - Не скажи!

         - Об чём тут гутарить...- Григорий зло выбросил догоревший окурок. - Она вон, какая молодая, женихов вокруг вертится прорва.

         - Да и ты не старый…

         - Скажешь тоже!

         Ефим Тимофеевич решительно, но крайне уважительно вплотную придвинул к себе непонятливого жильца. Раз зашёл такой разговор, он хотел сразу выяснить отношения, поэтому сказал:

         - Слухай сюда.

         - Чего?

         - Я к тебе Григорий Пантелеевич давно присматриваюсь. – Бригадир шахтёрской ватаги редко кого называл по батюшке. - До сих пор, убей, не понимаю, что у тебя на душе… Смурной ты какой-то, стылый. Вроде работаешь хорошо, но без азарта, без хысту…

         - Не по душе мне работа под землицей, без солнца.

         - Подожди, я доскажу!

         Точилин отвернулся, подыскивая нужные интонации. В открытое окно летней кухни высунулась распаренная стряпнёй жена и позвала их:

         - Идите ужинать, всё готово!

         - Идём. – Муж повернулся к нетерпеливо переминающемуся собеседнику. - Что там у тебя в прошлом было мне неинтересно. Мужик ты справный, сколько тебе?

         - Двадцать девять недавно исполнилось.

         - И молодой, а то, что седина в волосах, так то не грех.

         - Тимофеич, не пойму, куда ты клонишь… - Григорию этот разговор доставлял мало удовольствия, и он хотел поскорее его кончить. - Говори, не юли!

         Точилин неожиданно широко и открыто улыбнулся. Улыбка осветила его изъеденное угольной пылью лицо и удивительным образом чрезвычайно смягчила грубо вырубленные черты. Не пряча улыбающиеся глаза, он сказал:

         - Торопишься?

         - Темнишь ты что-то…

         - Ишь какой горячий! – ему явно нравился немногословный и ответственный постоялец. - Короче… Женись на моей дочке!

         - Жениться? Мне? – Шелехов стоял, как бык получивший обухом по лбу. - Ты шутишь что ль?

         - Не шучу…

         - С ума сошёл!

         - Нет, ты послушай. - Горячился потенциальный тесть. - Я вижу, как ты на неё смотришь, да и она неровно в твою сторону дышит. Выделим вам половину дома, и живите с Богом!

         - А Тоня… Антонина Ефимовна как же? – Григорий начал понимать, что этот разговор далеко не шутейный. - Согласится?

         Ефим Тимофеевич облегчённо вздохнул, как после благополучного окончания десятичасовой работы в угольном забое и ответил:

         - А то!

         - Точно?