Междукняжеские отношения на Руси. Х – первая четверть XII в.

Против этих представлений следует высказать два возражения. Во-первых, Городецкий компромисс 1026/27 г. трудно отнести к «первым признакам» коллективной формы правления, хотя бы потому, что таковая появляется на Руси уже в последней трети X в. сразу в трех городских центрах (Киев – Овруч – Новгород) и не имеет следов иерархической подчиненности. Во-вторых, приведенные выше текстологические наблюдения также не позволяют связывать зарождение представлений о приоритете «старейшинства» именно с Городецким компромиссом, так как из текстологической реконструкции первоначального рассказа видно, что и Ярослав, и Мстислав не стесняли себя соображениями о приоритете определенного порядка наследования и легитимности старшего представителя «братской семьи». Мотив признания «старейшинства» был атрибутирован Мстиславу позднее и, вероятно, обусловлен общественно-политической ситуацией рубежа XI–XII вв., когда идея «старейшинства» получает наиболее яркое выражение в памятниках Борисоглебского цикла. Иначе говоря, в процессе развития летописной традиции интерпретация Городецкого соглашения, санкционировавшего паритет правителей правого и левого берега Днепра, была целенаправленно трансформирована для того, чтобы подчеркнуть идею о приоритете «брата старейшего». В теоретическом плане Городецкий компромисс мог лишь заложить правовые основы разрешения междукняжеских конфликтов[277], а в практическом плане стать первым шагом к распространению принципа «братского совладения» на территории «Русской земли» (в узком смысле этого географического понятия)[278], ранее находившейся под единоличным управлением киевских князей, – но не более того. В то же время акт 1026/27 г. рассматривается преимущественно как временное явление, при этом не всегда обращается внимание на то, что до 6541 (1033/34) г., когда скончался сын Мстислава Евстафий, существовала перспектива наследственного раздела Русской земли между двумя линиями потомков Владимира Святославича, но после смерти Евстафия вопрос о воссоединении Поднепровья стал лишь делом времени; точку поставила внезапная кончина Мстислава в 1036 г., когда во время охоты он разболелся и умер: «посемь же перея власть его всю Ярославъ и бысть единовластечь Русьстеи земли» (по Ипатьевскому списку ПВЛ; в Лаврентьевском списке – самовластець)[279].

После смерти брата Ярослав наследовал все подчинявшиеся ему территории (не только Левобережье Днепра, но и Тмутаракань), однако для летописца ключевым политическим моментом являлось утверждение «единовластья» Ярослава в Русской земле, под которой, вероятно, следует понимать территорию Среднего Поднепровья, а не территорию древнерусского государства в целом, как a priori считают некоторые исследователи[280], поскольку признанию Ярослава «единовластцем» в общерусском масштабе к моменту смерти Мстислава препятствует не только факт княжения в Полоцке Брячислава Изяславича, но и состоявшееся в том же году вокняжение в Новгороде Владимира Ярославича. Если бы речь шла об установлении «единовластия» Ярослава в общерусском масштабе, то об этом летописцу более уместно было бы сказать в самом конце статьи 1036/37 г., где сообщается, что «в се же лето всади Ярославъ Судислава в порубъ (испр. по Ипат. – Д. Б.), брата своего, Плескове оклеветанъ к нему»[281]. По мнению М.Х. Алешковского, упоминание об этом дискредитирующем Ярослава факте являлось позднейшим дополнением, относящимся к эпохе Ярославичей[282], которое обусловлено текстом летописной статьи 1059 г., сообщающей о том, что «Изяславъ, Святославъ и Всеволодъ высадиша строя своего ис поруба, сиде бо лет 20 и 4. Заводивъше кресту и бысть чернцемь»[283]. Несмотря на то что летописное известие под 1036/37 г., по сути дела, является вторичным, оно служит основанием для утверждения о том, что Судислав мог быть князем псковским[284], читающегося в Новгородской IV, Софийской I, Воскресенской и Никоновской летописях[285]. Поскольку это свидетельство появляется лишь в летописной традиции XV–XVI вв., скорее всего, оно есть не что иное, как позднейшее переосмысление информации ПВЛ. Столь же уязвимым является предположение о том, что место княжения совпадало с местом заключения Судислава, которое является «общим местом» историографии[286]. Если внимательно посмотреть на конструкцию летописной фразы, буквальный смысл ее можно выразить словами: «В тот же год Ярослав посадил в поруб Судислава, брата своего, [в] Пскове оклеветанного к нему». Другими словами, Псков не является ни местом княжения Судислава, ни местом его заточения, а только тем местом, где Ярославу сделали донос на него. Подобная интерпретация (в рамках существующей летописной конструкции) не противоречит тексту статьи 1036/37 г., где после сообщения о смерти Мстислава мы читаем о том, что «иде Ярославъ Новугороду и посади сына своего Володимера Новегороде, епископа постави Жидяту»[287].