Междумирье

Памва задумался, покачиваясь в седле в такт лошадиной поступи. Бесконечная дорога тянулась вдоль только-только набирающих силу лесов, редких нищих деревень и безымянных могил, обросших прошлогодней сухой полынью. Века за веками пролетали над Энрофом, верша свою историю, конец которой не был известен никому. Восставали царства, и рушились царства, и восставали вновь – и теперь ему, рыцарю Памве ар Болла по прозвищу Золотой Клинок, предстояло внести свою лепту и войти в анналы этого мира. Судя по всему, дело на него возложили не маленькое, а с другой стороны – не он, так кто-то другой, сие для местных богов совершенно безразлично. Всё равно этот мир столетие за столетием будет идти тем путём, который ему предназначен. Мало ли появлялось герцогов, королей и прочих честолюбивых правителей, называемых современниками великими – и где они сейчас? Где те великие империи, о которых ныне повествуют лишь руины да чудом сохранившиеся древние свитки на мёртвых языках? Их нет! Их больше нет! Поистине, всё вокруг суета сует и всяческая суета… Удивительно, как сочетается эта унылая мудрость с весёлым послушником Шио, так непосредственно радующимся всему сущему! Никак не должна бы, а вот поди ж ты – вполне сочетается…

– Ты кем был – ну, там, в твоём мире?

Памва ответил не сразу. Как объяснить юному варвару (да, именно варвару – этот мир ещё не дорос ни до пороха, ни до парового двигателя) – как объяснить Шио, что такое агентство охраны планеты? Когда на службу призван весь интеллект, вся невообразимая здесь технология человечества?

– Я служил стражником, – помолчав, ответил он. – Одним из тех, кто должен защищать любого, кому это потребуется.

– Как это – любого? И преступника тоже?

– Я имел в виду – и богатого, и бедного… И преступников, кстати, тоже – опасности, знаешь ли, бывают такими, что приходится защищать человека просто потому, что он – человек.

– Ты был праведным стражем! – восхищённо воскликнул Шио. – Флавиан знал, кого послать!

– Шио! Никаких имён, кроме наших.

– Слушаюсь, хозяин! – юный монашек даже хлопнул себя по губам. – Но ты расскажешь о своём мире?

Памва горько усмехнулся. Вот самый простой вопрос – и как на него ответить?

Прошлое осталось далеко позади. И даже стало немного рельефнее – словно рисунок в детской книжке-раскраске, обведённый по контуру жирной чертой. И так же, как этот рисунок, вызывало странное чувство: закрашено, закончено – и что? Там, в том далёком утраченном мире, Памва оставил всё. А здесь потерял и любовь… Нет, нет, дальше перечислять не надо – одного этого достаточно. И кто знает – здесь, в Энрофе, были ли настоящими его жена и дочь? Или это тоже дьявольское порождение фантазии того, кто сослал его сюда?

– Мой мир похож на твой, – наконец сказал он. – Очень похож. Только представь, что здесь прошло много-много времени…

– Сто лет?

– Больше, Шио. Но земля осталась землёй, небо – небом. Так же в свою пору наступает весна и лето. Потом так же падает снег. На холмы, на горы. И так же люди встречаются и расстаются. Так же любят друг друга и так же ненавидят.

– Тогда в чём же разница?

– Ну, наверное, по большому счёту – ни в чём. Правда, здесь встречаются, например, гномы, кобольды и прочий странный народец, а у нас про них уже давным-давно забыли… И магии в нашем мире нет. Или почти нет.

– А как же вы тогда летаете? Ты когда-то говорил, я слышал.

– Для этого магия не нужна. Мы умеем делать это по-другому.

– Значит, у вас просто другая магия!

– Называй так, если хочешь. Наверное, мы с вами просто думаем немного по-разному.

– Да, думать – это трудно. Особенно по-своему.

– Что значит «по-своему»?

– Когда вдумываешься – открываешь что-то своё, не такое, как у других. Если один, вдумываясь в дерево, видит дрова, то другой – доски для забора. А если думать сразу о целом мире? Представляешь, какая разница получается?!

– Представляю.

– Вот! Что ты можешь сказать, например, о солнце? – лукаво улыбаясь, спросил мальчик.

– Сейчас солнце ласковое. Если, как ты говоришь, вдуматься в эту скалу, то можно представить, как ей, наверно, приятно нежиться после холодов. Я бы ещё сказал, что лучи плещут на склон, растекаясь по камню тоненькой тёплой корочкой… О солнце – да и вообще обо всём – много чего можно сказать, но ведь это глубоко моё, личное. Это приобретается с прожитыми годами. И у каждого оно, ты сам понимаешь, разное. Я, например, помню, что солнце может быть и злым. Безжалостным. Только об этом что-то вспоминать не хочется.

– Правильно, – кивнул Шио. – Надо запоминать только самое хорошее. Крепко-накрепко. Это не только моя задача, а всехняя…

– Правильно говорить не «всехняя», а, например, «всеобщая».

– Ну да, ну да… Если я всё крепко запомню, мне легче будет выполнять моё предназначение.

– А в чём твое предназначение, если не секрет?

– После смерти людям нужна помощь. Люди боятся смерти, им надо помочь прийти в себя. Души должны успокоиться. А я стану создателем покоя.

– Ничего не понял. Ты, Шио, мог бы растолковать поподробнее?