Межледниковье (СИ)

Не заходя даже к женщинам выяснить, куда ранена Тамара, выживет ли или исте­чет кровью, я поплелся в домик Германа: пусть вызывает вертолет.

— Мы там стреляли... по банке, — замямлил я Герману. — Тамара ранена...

— Кто стрелял конкретно, чей выстрел? — спросил Герман, сбрасывая ноги с топ­чана.

— Я стрелял, — выдавил я.

— Мудак, — сказал Герман, усилив Тамарино определение, — где я тебе сейчас вертолет возьму? — и побежал к Тамаре.

Я поплелся следом. Навстречу мне спешно шел Григорий.

— Пулю вынули, руку перевязали, неглубоко пуля была, кровь уже остановили! — крикнул он мне еще издали. И не передать словами того облегчения, которое я почув­ствовал после этих его слов.

Пуля плашмя влетела в паз между бревнами и ударила в руку подвернувшуюся Та­мару, пробила кожу, неглубоко засела в предплечье. Счастье, что плашмя, счастье, что в руку.

Герман, убедившись, что ничего страшного не произошло, вразвалку пошел к себе.

— Иди извинись перед Тамарой, — сказал он мне, — а хреновину эту сегодня же выброси, понял?

Тамара Ильинична, уже перебинтованная и успокоившаяся, сидела за столом в обществе Нели и неизменного подселенца Леньки.

— Что, Олег, небось матка с перепугу опустилась? — зубоскалил Ленька. — Глав­ное, в Нельку не стреляет, бережет, в мою целит!

— Да какая я "твоя"? — откликалась раненая Тамара, блюдя конспирацию.

— Простите, Тамара Ильинична, — покаянно попросил я.

— Дурак ты, дурак! — беззлобно обругала меня минералог. — Это ж удумать надо: в комнате стрелять! А если б ты глаз мне выбил? Ладно, что с тебя взять, прощаю!

— Пусть с него Нелечка возьмет, она знает что! — развлекался Ленька, прикрыва­ясь от шутливых шлепков смеющихся женщин.

Испросив прощения, я тут же сходил за паскудным пистолетом, спустился к берегу Хайкты и, размахнувшись, зашвырнул его в воду.

35

На другой день уходили в южные маршруты. Их было не меньше, чем северных, и главной задачей было сделать как можно больше работы до дождей, которых не миновать.

Наш Рюмзак был передан промывальщиком в отряд нового геолога, горняка Наторхина, сюда же попал и Григорий, взять его в свой отряд я никак не мог.

Дожди пошли во второй половине августа. Просидев пару дней в пологе под тентом, мы поняли, что этой пакости нам не переждать: продукты на лабазах на "пустые" дни не рассчитывались.

По утрам, высунувшись из-под полога, мы с надеждой смотрели на небо, и, как вчера, оно нависало над тайгой темно-сизой низкой крышей обложных туч. Под по­логом мы ели, наливались "от пуза" кипятком, раскочегаривали напоследок костер, чтобы пропариться впрок, потом разбрасывали костер, и маршрут начинался.

Дождь лил с ничтожными перерывами. Вроде бы теплый дождь, но он постепенно высасывал тепло из тел, одежда липла, в хлюпающих башмаках деревянели ноги, пальцы рук корчило так, что с трудом можно было удержать карандаш или компас. Пока я записывал, Юрка прикрывал мою пикетажку лотком. Несколько раз в день мы разжигали костры не с тем, чтобы просохнуть, а с тем, чтобы пройти потом сколько-то времени в горячем пару мокрой одежды. "Небо — тряпка половая. Жмут ее четыре дня. Хоть бы молния какая Угораздила в меня! Хоть бы высушила сразу Желтой вольтовой дугой! Стать бы рыбой круглоглазой С красной жаброй за щекой..." — сочинял я потом в Березитове. А тогда в голове, казалось, не было ничего, кроме холодной воды, булькающей там на каждом шагу.

Главное было — не прозевать начала переохлаждения.

Последний день обложных дождей был 31 августа. С ночлегом мы припозднились, и, когда углядели подходящую площадку для стоянки, уже темнело. Ленька принялся разжигать костер. Сухие коробки спичек хранились у нас в одном из двух презерва­тивов из купленной мною в Невере пачке. (Второй презерватив, оставленный в Березитове, я с недавнего времени хранил для Нели.)

Встав на четвереньки, Ленька скрюченными пальцами вычиркивал спички одну за другой, пихая их под стружки, под бересту, — все было мокро, все сочилось водой. Мы с Юркой Шишловым натягивали меж деревьями тент. Потянули — лопнула веревка. Свели деревянными пальцами концы веревки, но затянуть узел не было никакой возможности.

— Зубами тяните! — матерясь, командовал Ленька, стоящий на четвереньках с залитым водою лицом.

Стали тянуть концы веревки зубами. Я глянул в ощеренную Юркину пасть с верев­кой, зажатой его зубами из разнородного металла: "этот — из ложки-нержавейки, этот — из японского сплава..." — вспомнил я это и, захохотав, выпустил изо рта конец веревки. Мы попадали в разные стороны. Глядя на меня, заржал и Юрка.

— Дурной смех! — сурово определил Ленька. — Не удастся разжечь костер, будем идти, покуда сил хватит, иначе передохнем от переохлаждения!

Потом Юрка, вспомнив опробованный кем-то способ, отхватил ножом кусок сво­его резинового каблука, и Ленька все же разжег костер. Мы раскочегарили этот кос­тер, как доменную печь, ставя шатром целые сухостойные стволы, валяющиеся тут в изобилии, и, разморенные благодатным жаром, любовались на то, как, клокоча ог­ненным нутром, костер вышвыривает во тьму малиновые фонтаны искр.