Межледниковье (СИ)

"Ширь-рока страна мой-я роднай-я..." — рокочет с экрана мощный бас Поля Робсона. Нашу поет! Угнетенный, но не согнувшийся негр! Спасибо, товарищ Робсон, вашу руку! Вы — символ борьбы угнетенного человечества! "От край-я до край-я, по горным вершинам... — старается иностранный бас с жирным оттягом... — прекрас- нуй-ю пьеснью слагает народ..." Да, мы ее слагаем и поем, и лично я, и китайские кули, и вьетнамский солдат, поет весь мир угнетенных, плюя на бичи плантаторов, на автоматы колонизаторов, на безработицу, нишету... на что там еще? На воротил Уолл­стрита, на охранки и тюрьмы. Поют о Сталине и будут петь, потому что он — единственная их надежда в бесправном мире. Эй, не сдавайтесь там у себя, под пятой капитала, мы — с вами! Страна Советов — несокрушимый гранитный бастион, о который расшибаются волны злобы и мракобесия — картина мира, усвоенная с младых ногтей. Да, мы живем в счастливой, свободной стране, нам повезло, но мы думаем о вас, угнетенные! Только уж и вы будьте у себя там посмелее, поактивнее! Сбросьте Франко, свободолюбивые испанцы! Скиньте вы наконец этого урода-карлика в "испанке" с кисточкой (опозорил мой довоенный головной убор!), карлика с человеческой костью в зубах (журнал "Крокодил"). Сбросьте Тито, свободолюбивые югославы, скиньте кровавого коротышку с топором (там же). А вы, французы, долго ли будете терпеть своего де Голля, эту унылую (тоже карикатура), носатую виселицу? Американцы! Мы же были союзниками, встречались на Эльбе (кинофильм), ваши главари всегда пакостили нам, чем могли, но вы-то, простые люди Америки, вспомните боевое брат­ство! Я сам ходил в ваших ботинках до пятого класса, тушенку вашу ел, опомнитесь!

Картина мира, которая с годами все объемней, все понятней. И прошлое в ней прекрасно, и настоящее — единственно возможное, и будущее предвидено. И личная твоя реальность — всегда в центре экрана. Какие там еще "спецочки"! Где они? Неужто не почувствовал бы, кабы они были? Ну что с того, что бедность. коммуналка, вечное напряжение родителей — прокормить, что с того, что улица, шпана, грязь и жестокость... Да уберите вы, киномеханики, эти пятнистые помехи с экрана! Сам уберу: мотнул головой — и нету их, и не отвлекают, и не портят сеанса.

А на экране — великие стройки коммунизма, отбойные молотки стахановцев, налитые золотом колосья бескрайних полей (и комбайны), радостный труд, песни, смех, чистая и гордая любовь ("Кубанские казаки"). Кто на свете лучше нас умеет сме­яться и любить? Да где им! Актриса Ладынина в цветной роли — символ женской вер­ности: "я всю войну тебя жда-лаа..." Было ради чего не щадить жизни в бою! А война — это, конечно, не твое блокадное умирание, не ладожский лед, не штабеля трупов в Жихареве, виденные, как во сне, и не то, что представало тебе в любимом Музее обо­роны Ленинграда, вдруг закрытом, не мины, на которых еще вовсю подрываются в пригородах, не солдатские бесхозные костяки в лесах близ пионерлагерей, война — это не ты и твои близкие, не костыли, не матерящиеся со слезой людские обрубки на деревянных каталках. На спецэкране это совсем другое: возвышенно-красивое. пусть хоть и трагичное.

Кино жизни — не оторвешься! Какие, к черту, очки, в глаза они вживлены, что ли? Нет уж, у нас тут все естественно, все честно!

...Не докричаться мне до тебя, парень, из своего времени, только смотреть (вот именно — с сочувствием и грустью), как обкатывает тебя Система на своих валках, готовя заказную болванку. И кто только не врал тебе со страниц твоих книг и учебников, кроме отошедших в мир иной бесхитростных математиков Шапошникова и Вальцева, кто только не пудрил тебе мозгов по радио и с экранов, а также с экранчиков этого последнего новшества — телевизоров, выставленных на всеобщее обозрение в Пассаже, сто метров от вашей школы, вход с улицы Ракова...)

6

В восьмом классе я завоевал авторитет стихотворца в кругу своих приятелей, правда — малоприличной поэмой, начатой и продолжаемой на протяжении всего первого полугодия. Поэма без тени смущения была названа "Бахчисарайским фонта­ном". В этом "Фонтане" фигурировали все мои приятели (потому-то она им и нрави­лась). один из них был задействован в качестве хана, обладателя гарема, в каковой гарем, с массой опасностей, пробирался другой мой приятель на предмет освобож­дения прекрасной грузинки, давней своей возлюбленной. Миновав целый ряд ковар­ных ловушек, где ему грозила смерть, а пуще того — оскопление, освободитель про­никает в келью грузинки, и вот — долгожданная встреча. "Тут наш Вадик обнимает Тело, трепетно как лист, На кровать ее слагает, Грудь ко груди прижимает И в истоме сладкой скис . .." Им бы рвать когти на выход, а тут — такое отвлечение, дающее ко­варному хану, Юрке Федорову, возможность принять контрмеры.