Мгла над Инсмутом

Во-первых, позвольте обрисовать внешние обстоятельства произошедшего так, как они виделись участникам экспедиции. В ночь с 17 на 18 июля, после особенно ветреного дня, я рано лег, но не смог уснуть. Незадолго до одиннадцати часов я поднялся с постели; меня все так же необъяснимо тянуло на северо-восток. По своему обыкновению я отправился на ночную прогулку и, покидая лагерь, встретил и поприветствовал одного лишь Таппера, австралийского шахтера. Луна уже шла на ущерб, сияя в безоблачном небе; по древним пескам разливалось белесое, болезненное свечение, казавшееся мне бесконечно зловещим. Ветра не было, как не было его и в последующие пять часов, что подтвердил Таппер наряду с теми, кто тоже провел ту ночь без сна. Австралиец видел, как я быстро удалялся на северо-восток через мертвенно-бледные песчаные холмы, полные тайн.

Около 3:30 утра поднялся ураганный ветер, сорвавший три палатки и разбудивший весь лагерь. На небе не было ни облака, и всю пустыню по-прежнему озарял болезненный лунный свет. Осмотрев палатки, все обнаружили мое отсутствие, но, зная о моих прогулках, никто из членов экспедиции не встревожился. И все же трое из них – все были австралийцами – чувствовали, что в воздухе таится нечто гибельное. Маккензи объяснил профессору Фриборну, что они поддались туземным суевериям, – аборигены верили причудливо сплетавшимся мрачным легендам о сильном ветре, что длительно дул в пустыне при ясном небе. Они шептались о гигантских каменных домах под землей, где рождались ветры и где творилось нечто ужасное – и о том, что ветер дует лишь там, где лежат большие, испещренные знаками камни. Ближе к четырем часам буря стихла так же внезапно, как и началась, вновь переменив ландшафт пустыни.

После пяти часов утра, когда луна, словно разбухший гриб, скрывалась на западе, я вернулся в лагерь – шатаясь, без шляпы, весь в крови и ссадинах, в порванной одежде и без фонаря. Большинство вернулось в свои постели, но у своей палатки оказался профессор Дайер, куривший трубку. Увидев, что я едва дышу и что мое состояние граничит с безумием, он позвал доктора Бойла, и вдвоем они отнесли меня на постель, устроив как можно удобнее. Мой сын, разбуженный переполохом, пришел им на помощь, и они попытались успокоить меня, чтобы я сумел уснуть.

Но спать я не мог. Еще никогда состояние моей психики не было столь необычным – ранее со мной такого не случалось. Спустя какое-то время я заговорил, нервничая и пытаясь в деталях описать свои злоключения. Я утверждал, что меня сковала усталость, вынудившая заснуть прямо на песке. Затем мне привиделся сон, что был куда страшнее, чем все прочие, и, когда сильный ветер разбудил меня, мои истощенные нервы не выдержали. Я в панике бежал, спотыкаясь о занесенные песками камни и часто падая, и оттого явился в лагерь в столь плачевном, оборванном виде. Мое отсутствие объяснялось тем, что спал я, по-видимому, несколько часов.

Я ни словом не обмолвился о том, что мне довелось увидеть или пережить, и это стоило мне немалых усилий. Но я сказал, что переменил свое мнение насчет всех наших исследований, и горячо призывал прекратить все раскопки в северо-восточном направлении. Приведенные мной доводы были довольно слабыми – я говорил, что блоки там встречались все реже, что не стоит более тревожить суеверных шахтеров, что колледж может урезать наше финансирование и прочую несуразную ложь. Разумеется, мои увещевания никто не принял всерьез – даже мой сын, столь обеспокоенный моим состоянием.

На следующий день я уже мог держаться на ногах и передвигаться по лагерю, но не принимал никакого участия в работе. Понимая, что воспрепятствовать раскопкам я не способен, ради собственного душевного здоровья я решил как можно скорее вернуться домой и заставил сына пообещать, что он отвезет меня самолетом на тысячу миль к юго-востоку, в Перт, как только в очередной раз исследует ту область, что не давала мне покоя. Я решил, что если увиденное мной все еще там, можно предпринять аргументированную попытку остановить работы, невзирая на новые насмешки. Вероятно, меня поддержали бы шахтеры, знакомые с местными преданиями. Сделав мне одолжение, сын в тот же день произвел разведку местности, где я, должно быть, бродил этой ночью, но от моих находок не осталось ничего. Случилось то же, что и с тем аномальным базальтовым блоком – движущиеся пески скрыли все следы. На миг я почти пожалел о том, что, гонимый страхом, потерял свою грандиозную находку, но теперь понимаю, что за ее утратой кроется великое благо. Во мне еще теплится надежда на иллюзорность всего случившегося, особенно – в согласии с моими чаяниями – если эту адскую бездну никогда не найдут.