Мгла над Инсмутом

Неделя после 30 июля ознаменовалась для Блейка едва ли не полным упадком сил. Он не одевался, еду заказывал по телефону. Гости замечали, что у кровати хранится запас веревок; Блейк объяснял, что страдает сомнамбулизмом и ему приходится каждый вечер крепко связывать себе лодыжки, чтобы путы помешали ему встать или по крайней мере заставили проснуться при попытке высвободиться.

В дневнике Блейк рассказал и о кошмарном переживании, вызвавшем этот кризис. Ночью 30 числа он заснул как всегда – и внезапно обнаружил, что пробирается на ощупь в почти полной темноте. Разглядеть удавалось лишь короткие, блеклые, горизонтальные полоски голубоватого света; в воздухе разливалась невыносимая вонь, а над головой слышалась причудливая невнятица тихих, крадущихся шорохов. На каждом шагу Блейк обо что-нибудь да спотыкался, и всякий раз сверху доносился ответный звук: едва уловимое шевеление и осторожное скольжение дерева по дереву.

В какой-то момент руки его нашарили каменный столп – но постамент был пуст. Позже Блейк осознал, что цепляется за перекладины встроенной в стену лестницы и неуклюже карабкается наверх, к загадочному средоточию непереносимого зловония, откуда налетает, сбивая с ног, жаркий порыв палящего ветра. Перед его глазами плясал изменчивый калейдоскоп призрачных образов, и все они через равные промежутки времени растворялись в видении необозримой, неизмеренной бездны ночи, где кружились бессчетные солнца и миры, состоящие из еще более непроглядной тьмы. Юноше вспомнились древние легенды об Исконном Хаосе, в сердце которого раскинулся слепой и бездумный бог Азатот, Владыка Всего Сущего, в окружении порхающих сонмов бессмысленных, бесформенных танцоров, – и дремлет, усыпленный тонким монотонным посвистыванием демонической флейты в неведомых лапах.

И тут громкий выстрел или взрыв из внешнего мира разбил оцепенение Блейка, и тот очнулся и осознал невыразимый ужас своего положения. Что это был за звук, юноша так никогда и не узнал – может, запоздалый залп фейерверков, что все лето грохотали над Федерал-Хилл: то местные жители славили своих небесных покровителей или святых заступников из родных итальянских деревень. Как бы то ни было, Блейк пронзительно вскрикнул, кубарем скатился с лестницы и вслепую, спотыкаясь на каждом шагу, побрел через загроможденный пол комнаты, куда почти не проникал свет.

Он сразу же понял, где находится, и сломя голову кинулся вниз по узкой спиральной лестнице, оскальзываясь и набивая себе синяки на каждом повороте. А потом – точно в ночном кошмаре – бежал по обширному, затянутому паутиной нефу, под жуткими сводами, что терялись в вышине, в сферах насмешливых теней, и пробирался на ощупь через замусоренный подвал, и карабкался во внешний мир, к свежему воздуху, в свет фонарей, и мчался как безумный вниз по призрачному холму с его гримасничающими фронтонами, через мрачный, безмолвный город высоких черных башен – и вверх по крутому восточному склону к старинной двери своего дома.

Поутру, придя в сознание, Блейк обнаружил, что лежит на полу своего кабинета, полностью одетый – весь в грязи и в паутине. Каждая клеточка тела немилосердно ныла. Он поглядел в зеркало: волосы заметно опалились, а странное, недоброе зловоние словно бы впиталось в верхнюю одежду. Тут-то у него и сдали нервы. После того, обессиленно слоняясь по дому в халате, юноша лишь глядел в западное окно, да дрожал, заслышав раскаты грома, да заполнял дневник истерическими записями.

Восьмого августа, незадолго до полуночи, разразилась страшная гроза. Извилистые росчерки света сверкали над городом тут и там; были замечены две крупные шаровые молнии. Дождь лил ливмя; неумолчная канонада грома не давала уснуть тысячам жителей. Блейк совершенно обезумел от страха за городскую систему освещения. Он попытался позвонить в компанию около часа ночи, хотя к тому времени электричество временно отключили из соображений безопасности. Блейк отмечал в дневнике все до мельчайших подробностей – крупные, неровные, порою совершенно нечитаемые письмена уже сами по себе свидетельствуют о нарастающем отчаянии и безумии – а также и о том, что записи велись вслепую, в темноте.

Чтобы видеть, что происходит за окном, ему приходилось дежурить впотьмах, не зажигая света. Похоже на то, что бо́льшую часть времени он так и просидел за рабочим столом, встревоженно вглядываясь сквозь дождь через мокро поблескивающие мили и мили крыш деловой части города в созвездие далеких огней над Федерал-Хилл. То и дело он принимался что-то царапать в дневнике. Две страницы подряд испещрены обрывочными фразами в духе: «Нельзя, чтобы свет потух»; «Оно знает, где я»; «Я должен его уничтожить»; «Оно зовет меня, но, может статься, на сей раз вреда не причинит».