Мгновенье - целая жизнь. Повесть о Феликсе Коне

— Нет, ничего не нужно, — сказал Красин. — Просто… найдете Николая Павловича и скажете ему, что от Винтера. Это надежнее всяких замысловатых паролей. Николай Павлович, хотя и фабрикант, но человек беспредельно преданный революции. И он знает, если я кого-либо к нему посылаю, то это миссия исключительной важности. А теперь, дорогой мой друг, — сказал Красин, разведя руками, — я хочу попросить вас… рассказать мие о действиях ваших боевиков.

Эта беседа двух старых друзей длилась несколько часов, Красин лишь изредка ставил перед Феликсом те иля иные вопросы, а больше все слушал. А когда Феликс умолк, Леонид Борисович поднялся и, заложив руки в карманы жилета, сказал:

— Наши боевые организации должны поставить перед собой невероятно сложную задачу и прежде всего выработать во всех деталях планы. Надо, чтобы все себе ясно представляли, как захватить восставшим народом крупный город или столицу, как удержать его в своих руках, и держать до тех пор, пока не восстанут другие города. Были такие планы, скажем, у восставших в Лодзи или в Варшаве?

— Нет.

— Вот видите. А ведь это работа большая, требуется прежде всего изучить местные условия. Надо обязательно привлечь военных специалистов. И эту работу нельзя ни в коем случае откладывать. Я чувствую, я всем своим умом понимаю… вооруженные столкновения возникнут в самое ближайшее время, причем в масштабах, значительно превышающих прежние.

— Мне ото тоже ясно, — сказал Феликс убежденно, — потому-то я и явился сюда, чтобы согласовать наши действия.

— Да, да, нужна координация планов вооруженных действий в отдельных местностях, чтобы подготовить условия для выступлений по возможности в нескольких пунктах одновременно…

Из Петербурга, не останавливаясь в Москве, Кон проехал в Николаев, где у него жили жена и дети. Повидавшись с семьей, поспешил в Одессу, живущую под впечатлением восстания на броненосце «Потемкин». Но восстание матросов было подавлено, а в городе бесчинствовали черносотенные погромщики.

В это время докатилось до Одессы известие о всеобщей политической стачке, и Кон, не теряя ни одного часа, отправляется в Москву. Когда он достиг белокаменной, здесь уже гремели последние залпы вооруженного восстания.

Он легко отыскал дом Плевако на Новинском бульваре, узнал у дворника, в какой квартире проживает господин Шмит Николай Павлович, и поднялся по широкой из литого чугуна лестнице. Дверь открыла миловидная тоненькая женщина, из-за плеча которой на Феликса глянули серые умные глаза молодого человека в синей сатиновой косоворотке.

— Мне нужно Николая Павловича, — сказал Феликс.

— Я — Николай Павлович, — молодой человек шагнул к Феликсу, а тоненькая женщина отступила в глубь квартиры.

— Я к вам от Винтера, — сказал Феликс и сразу заметил, как лицо Николая Павловича мгновенно преобразилось: отчужденно-замкнутое прежде, оно вдруг как-то осветилось, впалые бледные щеки порозовели. Феликс опытным взглядом тут же отметил: здоровьем Николай Павлович похвалиться не может. Улыбка у него приятная, но уж слишком явно получалась она какой-то болезненной. Попади такой человек на каторгу или в крепостной каземат — и конец.

Николай Павлович между тем помог Кону раздеться и пригласил в кабинет, обстановку которого составляли широкий дубовый стол, три дубовых же кресла, шкаф с книгами и диван. Кабинет, как и вся квартира из трех комнат и небольшой гостиной, вызвал у Феликса невольное удивление. Шмит это заметил:

— Да, живу так, как мне велят мои убежденья. Дворец, в котором жил покойный батюшка, я, вступив в наследство, продал, а деньги вложил в дело. Открыл столовую для рабочих, библиотеку с читальным залом…

Феликс с интересом вглядывался в почти юношеское бледное лицо с высоким открытым лбом, с прямым посои, с узким, немного выдающимся вперед подбородком… и все больше проникался симнатией и доверием. Ну а то, что он фабрикант, так это не было неожиданностью. В Сибири Феликс знал немало коммерсантов и золотопромышленников, которые миллионы жертвовали делу освобождения народа: Сафьянов, Сибиряков, Лыткин. Да и в этой же Москве, по слухам, таких немало. Савва Морозов, Савва Мамонтов. А теперь вот — Шмит.

— Просветительство, благотворительность, — проговорил Феликс. — Это хорошо. А вот как насчет продолжительности рабочего дня у вас на фабрике?

— Рабочий день у нас девять часов.

— Почему же не восемь, как этого требуют рабочие по всей империи?

— Промышленники не допустили. Меня на совещание вызвали и чуть живым не съели. Ты, дескать, разоряешь нас! Глядя на тебя, и наши рабочие бунтуют!

— Ну, а вы, Николай Павлович, как им отвечали?

— Я-то? — на лице Шмита снова появилась улыбка. — А я их крыл их же капиталистическими доводами. На укороченном рабочем дне, говорю, с повышенной зарплатой… рабочие лучше, добросовестней работают, продукция лучшего качества, а стало быть, и прибыль несравнимо выше!

— Вняли?

— Где там!

— А прибыль в самом деле выше?

— Конечно.

— И как же вы ею распорядились?

— У меня прибылью распоряжаются рабочие, — просто и тихо сказал Шмит.

— Каким же это образом?