Мгновенье - целая жизнь. Повесть о Феликсе Коне

— Старо, как мир, — откликнулся Кон. — Но всякий раз приходится платиться свободой заново, Ну а как вы смотрите на наше положение здесь?

— Что вы имеете в виду?

— Да ведь тюрьма накануне политической демонстрации. Нечеловеческие условия довели заключенных до крайности. А демонстрации допускать нельзя. Вы чувствуете настроение тюремщиков? Они ждут любого повода, чтобы кинуть на нас солдат. Если это случится, последствия нетрудно предугадать.

— Вы правы, Феликс, — нахмурился Дзержинский, — И каторга и Сибирь сейчас ох как некстати.

И вдруг кто-то из заключенных крикнул:

— Долой самодержавие!

И тут же из других окон:

— Доло-ой!

— Да здравствует револю-юция!

Тюрьма загудела. Кто-то запел «Варшавянку». Песню подхватила вся тюрьма, и вскоре грозная мелодия заполнила пространство…

Жандармы кинулись на заключенных, пытаясь загнать их в тюремные двери. Ничего не получалось. Тогда на помощь вызвали солдат. Замелькали приклады.

— Вы-то чего стараетесь? — крикнул солдатам Кон.

И вдруг молодой солдат, стоявший вблизи ворот, направил на него штык. В последнюю секунду Кону удалось увернуться от сверкающего стального жала, вбежать в коридор и захлопнуть за собою дверь, в которую тут же со звоном и скрежетом впился штык.

Но исхода этой безумной вспышки новобранца заключенным, прильнувшим к окнам, не было видно. Все этажи тюрьмы содрогнулись от грохота и криков.

Среди этого гвалта Феликс наконец разобрал несколько слов: «На Кона напали!», «Спасайте Кона!» Переведя дух, он почти бегом миновал коридор, заглядывая в глазки камер и успокаивая неистовавших товарищей.

Увидев Кона живым и невредимым, заключенные мало-помалу успокоились. Тюрьма затихла. Но прогулки после этого случая запретили.

Потянулись томительно-однообразные дни заточения.

Невыносимые мучения приносила Феликсу Кону не на шутку разыгравшаяся цинга. Стали выпадать зубы. Дзержинский, Ганецкий, Закс, Ротштадт под предлогом помощи больному товарищу добились, чтобы всех их поместили в одну камеру.

Дзержинский организовал в тюрьме школу, где читали лекции по марксизму. Занимались одновременно восемь — десять групп. Феликс Эдмундович составил расписание занятий, лично следил за тем, чтобы лекторы являлись в свои группы вовремя, чтобы на занятиях царили серьезность и порядок. Этим своим обязанностям он ежедневно уделял пять-шесть часов, называя себя инспектором. И, как писал впоследствии Ротштадт, «школа держалась не только благодаря авторитету Дзержинского, но и благодаря его организаторским способностям и энергии».

А в свободное время Дзержипский все чаще подсаживался к Кону, и между ними завязывались долгие беседы.

Феликс Яковлевич расспрашивал Дзержинского о IV Объединительном съезде РСДРП, состоявшемся в Стокгольме весной девятьсот шестого года.

— Знаете, Феликс, что меня больше всего радует? — спросил как-то Кон. — Сознание, что мы делаем революцию, а революция делает нас. Как быстро в ней растут люди! Вчерашний забитый работник — сегодня сознательный боец на баррикадах. Это рядовые, массы! А — руководители?! В конце пятого года встретился я со своим знакомым еще по Иркутску — Леонидом Красиным… Как вырос этот человек! Тогда он постигал азы марксизма, а теперь — это революционный деятель самого высокого класса! А об Ульянове я думаю постоянно… Кстати, вам не случалось с ним беседовать о Польше теперешней?

— Случалось. И не раз.

— Интересно, как он оценивает события у нас…

— Очень высоко. Высокую оценку дал он октябрьской стачке пятого года. Он назвал Польшу геройской за то, что она снова встала тогда в ряды стачечников и укрепила свои революционные силы…

Так зарождалась эта дружба двух крупнейших революционеров, дружба, которой суждено было длиться еще целых двадцать лет, до того дня, когда остановилось сердце Феликса Дзержинского.

На VII Международный социалистический конгресс II Интернационала, проходивший в Штутгарте летом 1907 года, Феликс Кон ехал с мандатом ППС-левицы.

В Штутгарте Кона встретил Хорвиц, неутомимый боевой товарищ Вит. Едва успев поздороваться, Вит сообщил:

— Слышал, РСДРП отозвала Плеханова из Международного социалистического бюро? И знаешь, кто вместо него? Ленин!

— Он здесь? — обрадовался Кон. — Да. И уже спрашивал о тебе.

— Очень бы хотелось встретиться с ним поскорее. Во всяком случае прежде, чем начнет работать конгресс.

— Я знаю, где остановилась русская делегация. Час назад видел мельком Литвинова.

Потом, когда ехали с вокзала, расспрашивал Вита:

— Ну, а как тут… польская делегация?

Вит рассмеялся:

— Наши партийные неурядицы здесь видны, как в зеркале. Роза Люксембург и Юлиан Мархлевский должны будут сесть за один стол с Пилсудским и Дашиньским. А к ним впристяжку еще наш велеречевый галичанин…

— Хенрик Диаманд? — воскликнул Кон.

— Он самый.

— Да, компания! Каково будет Розе? Боюсь, не выдержит — уйдет. Льщу себя надеждой познакомиться нынче с нею. С Дзержинским мы скоро нашли общий язык, а как получится с Розой — не ведаю.

Вит мельком глянул сбоку в бородатое лицо Кона и сказал с заметной озабоченностью в голосе: