Мгновения. Рассказы

Неуважение и пренебрежение к своей культуре, привезенные с Запада в эпоху Петра, еще царствуют и сегодня не только в «разрушительной» критике, но и среди обездушенного обывателя независимо от его возраста, образования, национальности. Поистине – пророков в своем отечестве быть не может: рождаются пророки и живут в местах других, завернутые в пленительную упаковку.

Кто же мы, русские, если так небрежительны к своей величайшей из великих литературе, которая могла бы восславить любую культуру мира?

Рассказы сведущего человека

В дни физического и душевного переутомления он захотел увидеть священника, отца Григория, у которого учился в семинарии.

Уединенно живущего в монастыре старика нашли и привезли к нему, непонимающего, зачем он потребовался всемогущему человеку, слава и власть которого вызывали и восторг, и страх. Сталин поздоровался кивком, со спокойным любопытством продолжительно рассматривал своего бывшего учителя, седого до снежной белизны, согбенного, оробело осеняющего себя крестным знамением, и после молчания спросил:

– Что, отец Григорий, боишься? Почему боишься?

– Ты очень велик, – ответил тихо отец Григорий и смиренно поклонился.

– Его не боишься, – усмехнувшись, Сталин показал на потолок, – а меня, кажется, боишься? Если так, значит, Бога нет?

– Есть Бог.

– И есть бессмертие?

– И бессмертие души…

– А личное бессмертие – существует оно?

– Про то не знаю.

Сталин немного подумал, походил по кабинету.

– Правильно. Искренно. Про то, как ты сказал, знают, только на небесах. Если не будет возражений, отец, я хотел бы с тобой поговорить именно о Боге. Возможен такой разговор между нами?

И вот только через много лет я постарался записать, что рассказал мне отец Григорий незадолго до своей смерти в монастыре во время моих поездок по Грузии. Произошел между ними такой приблизительно разговор:

– Скажи, отец, что есть смысл жизни?

– Добро. Сама жизнь, Иосиф… данная нам Богом.

– Почему ты меня назвал Иосифом?

– Ты был моим учеником. Это не должно тебя унижать.

– Я постоянный Его ученик. – Сталин глазами показал на потолок. – Только нерадивый ученик. Значит, смысл жизни – сама жизнь? Почти так думали Гете и Толстой. Ты читал их?

– Нет, я читаю Священные Писания…

– Уверен.

– Ты сказал «добро». Так, отец? Сюда ты, конечно, включаешь веру, любовь, истину… и что еще? Непротивление?

– Милосердие, Иосиф. И… непротивление.

– Тогда что есть революция? Зло? Насилие? Противоположность добра? Или несчастье? Что, ответь, отец, это не допрос, а откровенный разговор с учеником.

– Не гневайся, Иосиф. Революция – это тропа к счастью через насилие. Дорога к благоденствию – божественное время в бесконечном пути, как путь Иисуса Христа к людям. Короткий путь – кровь, страдания…

– Время, говоришь, отец? Ты, наверно, не согласен, что это неприятное путешествие по кругу вечности. Смертный не знает, что есть сама жизнь, поэтому не верит в смерть. Жизнь терпима, если нравственные законы человека согласны с нравственными максимами общества. Если нет, жизнь по кругу становится мукой. Нужна ли людям бесконечная мука?

– Господь наш призывает к терпению, Иосиф.

– К сожалению, зло разделяет небо и землю. А терпение – сон разума. Но оно воспитывает и мужество. Силы зла, страха и насилия двигают историю в конце концов через революцию и насилие к добру. Таким образом, зло есть добро. Это диалектика. Не так ли, отец?

– Не гневайся, Иосиф, ради Христа. Революция – это обман разума. Томление духа. Суета сует – тщета.

– Значит, и жизнь – тщета? И добро – тщета? Тогда скажи – что есть смерть? Конец всех начал? Цифра? Перемена декораций, как писал Лев Толстой? Или – ничто? Ответь, отец Григорий, что есть смерть?

– Успение… Смерть не есть уничтожение нашей жизни, а лишь переход от земли на небо, от тления к вечному бессмертию. Я думаю, Иосиф, ты вожделеешь бессмертие. Но ты смертен. И вместе с тобой уйдет твоя несокрушимая власть. Бессмертна только твоя душа. Перед Господом.

– Душа, душа… Жаль. Бестелесная душа перед Богом. Жаль. Я не пойму такого блаженства.

– Ты уж будешь не ты.

– И этого жаль. Только в борьбе я понимаю, что такое жизнь.

– Помоги тебе Господи и прости Господи тебе твою безустанную борьбу. Разреши я перекрещу тебя?

– Перекрести, отец Григорий, меня грешного, чтобы я остался, каким был. Другой я – вне моего понимания.

– Да благословит тебя Господь обильным благословением, ибо Бог не есть Бог неустройства, но мира.

И вот какой я запомнил диалог между дотошным до дерзости студентом и старым многоопытным профессором, преподавателем политэкономии в послевоенное время:

– Вы, уважаемый профессор сказали: Сталин – корифей. Я, простите, несколько не понимаю. Корифей – это и есть великий, это – гений.

– Вот как! Мы, к сожалению, еще мало нашли высоких эпитетов для определения всей гениальности этого величайшего в мировой истории человека, политика и полководца, дорогой студент. О нем будут написаны фолианты, как ни о ком из земных титанов.

– Но заметная черта вождя была жестокость! Он не щадил никого, как Нерон, Каллигула!