Мгновения. Рассказы

Когда же, наверно через час, я наконец нагрузил арбу так, как нагружали они, выросшие в степи парни, ноги почти не держали меня, стук сердца отдавался в ушах, я точно оглох. Я обтер размытую пыль с лица, подошел к быкам, по-прежнему с рабьей тупостью однообразно жующим в облаке мух и слепней, и, чувствуя пылающие мозоли на ладонях, взялся за мокрый от бычьей слюны налыгач, из последней силы потянул его.

Быки пошли, арба взвизгнула, заскрипела и тронулась, переваливаясь под тяжестью нагруженных копен. Я вел арбу к скирде, я старался ступать твердо по стерне – шел навстречу взглядам парней, ощущая их внимание на себе. Уже безобразно были изодраны стерней мои парусиновые туфли и стали бурыми от пыли прилипшие к ногам расклешенные щегольские брюки. Не брюк мне сейчас было не жалко, не жалко было и удобных туфель, которые я утром старательно почистил зубным порошком.

Я шел, всхлипывая от изнеможения, представлял, что думали обо мне скирдовщики, и испытывал такое унижение, какого не испытывал ни разу в жизни. В то время как каждый из них нагрузил по четыре арбы до полудня, я с величайшим трудом нагрузил одну – и выбился из сил вконец.

Они сидели под скирдой, грызли молча огурцы, наблюдали за мной со следящим вниманием пришедших на казнь.

– Ну? – лениво спросил Бендрик, сощурясь, и с хохотком подмигнул парням: – Понял, чем белая булка пахнет, москвич? Чи нет? Сядь, огурца пожуй. Потом робить будем.

– Принимай! – сквозь зубы выговорил я, готовый уже на все, лишь бы скорее, скорее уйти из-под этого насмешливого внимания, будто раздевающего меня с ног до головы.

Я остановил быков возле скирды и ожидал, кусая губы. Бендрик не без удивления сплюнул, выругался, окинул меня дерзкими степными глазами, затем неохотно влез по лесенке на скирду, крикнул оттуда:

– Подавай, ну?

Пытаясь не глядеть на парней, я с усилием взобрался на арбу, потоптался на пружинящих копнах и, поддев вилами, метнул Бендрику на скирду ворох пшеницы, обдавшей меня душной пылью.

В тот же момент арба дернулась, рванулась, край скирды колюче ударил в бок, окорябало щеку и локоть, на секунду мелькнуло надо мной измененное лицо Бендрика, и вместе с копнами, еще не понимая, я стал проваливаться, падать вниз. Копны пшеницы, валящиеся с арбы, смягчили удар о землю, я ощутил всем телом и руками иголки стерни под собой и, задыхаясь, вскочил, увидел свою арбу, притертую к изуродованной скирде, рассыпанные копны под ней, сметенные, срезанные столкновением. Мои быки с неумолимой одержимостью все тянули арбу, прижимались к скирде, осыпанные пшеницей, мотали головами, терлись о нее, видимо, так отгоняя слепней и мух, чесались мордами с упорством, слюна свисала с их губ, моталась тягучими волокнами.

И тогда, выбираясь из ворохов сваленной с арбы пшеницы, я почувствовал, что заплачу от отчаяния. Все, что мог я сделать и наконец сделал адским напряжением, было в одно мгновение уничтожено быками, лежало бесформенной горой на земле.

Человек может быть смешон и в бессилии. Это страшно тем, что смех других представляется в ту минуту противоестественным, унижающим надругательством. В каком-то беспамятстве защиты, с одним желанием не слышать этот смех я срывающимся голосом крикнул что-то им и, не видя их лица, вскочил на арбу и начал вилами бить по костлявым задам быков, по-прежнему тершихся головами о скирду. Во мне рвалась одна мысль: скорее уехать, скорее отдалиться от этой скирды, от чудовищного смеха, опозорившего меня.

Арба отдалялась от скирды, быки затрусили по стерне мимо копен, а казалось, что они лениво, тупо шагали, непослушные мне. И тут я откинул в арбу вилы, сорвал с себя ремень и начал полосовать морской пряжкой по бычьим кострецам, уже плохо соображая, зачем заставлял их бежать, что было не свойственно их природе.

У крайних копен быки стали, а я, крича что-то, все полосовал их ремнем, слыша костяной удар пряжки, но они стояли как вкопанные, тяжко сопя. И я увидел кровяные подтеки на их задах. Я опомнился и, боясь, что в тот миг разорвется мое сердце, уронил ремень, спрыгнул с арбы, кинулся к быкам, загнанно поводившим боками, и, гладя исступленно их потные морды с огромными, налитыми кровью, глазами, размазывая руками их клейкую слюну, шептал взахлеб, с неумолимой нежностью просящего прощения истязателя:

– Идиоты, идиоты!.. Я виноват! Я!.. Что же вы наделали?

Быки с покорностью, прерывисто дышали мне в дрожащие пальцы, и я видел, как мухи облепливали их неморгающие ресницы, сосали крупные слезы, выступившие в уголках их глаз.

Павел

Впервые мы увидели ее в холле санатория у стола для пинг-понга.