Мгновения вечности

Но Чандан Муни, послушав меня, прислал мне записку следующего содержания: «Я хочу встретиться с вами с глазу на глаз. Я не могу приехать прямо к вам, потому что джайнскому монаху не годится ходить куда-то помимо джайнского храма. Я прошу прощения, но вам придется приехать ко мне».

«Хорошо, я приеду», — ответил я.

Я встретился с ним. Вокруг него уже столпилось человек двести. Но он хотел устроить приватную беседу, поэтому привел меня в свою комнату, запер дверь и сказал: «Вы были правы. У меня не хватает мужества признаться в этом в присутствии других людей, но вам я говорю, что вы правы. У меня нет переживания самости. Я не достиг самореализации. Я вообще не знаю, есть ли такое явление. Вы были совершенно правы, я и в самом деле попугай, повторяющий священные писания».

«Помогите мне! — взмолился Чандан Муни. — Я в западне, из которой не могу выбраться. Я глава общины, я не могу даже задать вам вопрос в присутствии других людей. Они считают меня человеком, достигшим просветления, поэтому не поймут меня, если я стану задавать вопросы, ведь я сам должен знать ответы на все вопросы». И он заплакал.

«Я постараюсь помочь вам, — сказал я. — Я видел много первосвященников, но ни у одного из них не было такого искреннего сердца. Я прекрасно понимаю, что долго вы не вытерпите жизнь в этих оковах. Вы встретили опасного человека, но вы сами пригласили меня!»

Это случилось спустя два года. Мы переписывались. Он изучал медитацию и активно практиковал ее. Через два года Чандан Муни покинул джайнскую общину. Он пользовался уважением членов джайнской общины, а эти жители Индии очень богаты... И все-таки он ушел.

Чандан Муни приехал ко мне. Я глазам своим не поверил. Когда он переступил порог моего дома и сказал: «Здравствуй, я Чандан Муни», я удивился и ответил: «Ты так сильно переменился».

«Освободившись из тюрьмы, отказавшись от заимствованных знаний, я почувствовал такое огромное облегчение, что снова помолодел», — сказал он. А ему тогда было семьдесят лет.

«Теперь я готов исполнить твою волю, — склонился он. — Я пожертвовал всем. Я был богатым, но отрекся от своего капитала, чтобы стать джайнским монахом. Теперь я отрекся и от джайнизма, перестал быть монахом, чтобы стать никем, чтобы получить полную свободу для эксперимента».

Как-то раз в Хайдерабаде один джайнский монах, который пользовался большим уважением в южной Индии, проникся ко мне глубоким интересом. Он послушал меня, почитал мои книги, а потом набрался мужества и отказался от монашеской робы.

«Вы очень рискуете, — предупредил я его. — Не вините же меня потом за то, что я якобы зря сманил вас. Вы вольны продолжать свой спектакль. Я призываю вас лишь к бдительности. Я даже не советую актеру отказываться от игры. Играйте роль святого, пусть вся ваша жизнь станет ярким шоу. Все время будьте бдительным. Я учу людей бдительности, а не отречению от чепухи».

«Но мне это кажется неискренним, — ответил он. — Прежде я верил в джайнизм, но теперь я буду просто лицемерить. Я больше не могу говорить с прежним жаром. Вы отняли у меня вдохновение. Теперь мне известно о том, что эта религия ложна и не могу притворяться».

«Тогда учтите, что вы сильно рискуете», — сказал я.

«Я понял вас», — кивнул он и отрекся от монашества.

Я гостил у одного моего приятеля, и тут пришел этот бывший монах. Мой приятель был джайном, он своим глазам не поверил! «Куда вы подевали свою монашескую робу?» — воскликнул он.

«Я отказался от нее», — ответил гость.

«Тогда вы больше не переступите порог моего дома!» — заявил мой приятель. Дело в том, что он был одним из самых преданных учеников этого человека в его бытность монахом, именно поэтому бывший монах и пришел к нему. Во-первых, я гостил у него, а во-вторых, хозяин дома был когда-то его преданным учеником. Но мой приятель даже не пустил его в дом. «Убирайтесь! — закричал он. — Я больше не хочу общаться с вами!»

В тот же день я собирался прочесть лекцию на одной джайнской конференции, и этот бывший джайнский монах пришел туда вместе со мной. Джайнские монахи всегда сидят на высокой сцене, поэтому он по привычке пошел со мной на сцену, на которой я должен был говорить. Он сел за мной, дрожа от страха, так как в зале на конференции присутствовали не меньше пяти тысяч джайнов, и все они были крайне разгневаны на него. Заметьте, что джайны «ненасильственные» люди, а этот человек не сделал ничего особенного, он просто переменил одежду.

Люди стали шуметь. Кто-то встал и закричал: «Этого человека нужно стащить со сцены! Ему не место там!»

«А что тут такого? — вмешался я. — Я не джайнский монах, но могу сидеть на сцене. Почему этот человек не может здесь сидеть, даже если он и перестал быть монахом?»

«Вы дело другое, — возразили мне. — Вы никогда не были джайнским монахом. А он оскорбил всю нашу традицию». Джайны стали даже подступать к сцене, чтобы изгнать с нее беднягу.

Я понял, что запахло бедой, и сказал ему: «Лучше бы вам самому сойти со сцены, иначе люди выведут вас за шиворот, а в этом мало чести».