Мгновения жизни

— Детские заморочки, увы. После того как моя мать умерла, я долгие годы ждала и надеялась, что она вернется. Мне не позволили увидеть ее в больнице, но я подслушала, как отец сказал тете Кэтлин, что мама была «изуродована до неузнаваемости». Я уцепилась за эту фразу, подумав, что произошла ошибка: в то время во многих моих любимых книжках рассказывалось о таких ошибочных опознаниях. У меня была разработана своя версия: мама потеряла память и теперь блуждает где-то. Когда она не вернулась, я начала винить в этом миссис Шилд, говоря себе, что моя мама знает о том, что ее место заняла другая женщина. О, в детстве я была взбалмошным и противным ребенком. Полагаю, я называла ее «миссис Шилд», чтобы подчеркнуть свою неприязнь к ней и к отцу и чтобы сохранить дистанцию, наверное. Но, повзрослев, я перестала надеяться на то, что мама когда-нибудь вернется. Я привыкла к миссис Шилд, полюбила ее и даже помню точно, когда это случилось. Я сидела за кухонным столом, делая домашнее задание по математике, а она готовила мне чай. Подняв голову, я увидела, что она здесь, рядом, как всегда бывало в пять часов, когда я приходила домой из школы. Мачеха стояла у плиты в своем ужасном розовом переднике «Тетушка Тэбби»[16] с оборками. И я полюбила ее за это, за то, что она всегда рядом. Мне захотелось, в свою очередь, сделать ее счастливой, и я решила, что буду звать ее «мамочка». Но я просто не смогла выговорить это слово. Я попробовала было звать ее Эви, и так я обращаюсь к ней, когда мы наедине, но я все равно привыкла к «миссис Шилд».

— Я — полная противоположность тому, что ты называешь «всегда быть рядом», — тихо проговорил Джефферсон.

Грейс убрала левую руку с рулевого колеса и погладила его по щеке.

— Да, ты прав. Но это нормально, я больше не жду чудес, с тех пор как выросла. — Он рассмеялся, но до боли сжал ее руку.

Как только они въехали в Нортбурн, Грейс припарковалась на обочине напротив огромного белого особняка в стиле 1920-х годов — из тех, которые более уместно выглядят в пригороде Лондона, а не в сельской местности.

— Вот здесь мы и жили, это Гейблз.

— Отличный дом.

— Миссис Шилд любила его. У нее едва не разорвалось сердце, когда пришлось покинуть дом, но он стал слишком большим для нас. Смешно, мы говорим о доме так, словно он за одну ночь взял и вырос, как подросток, а наутро оказалось, что занавески на окнах коротки и нет ни одного предмета мебели прежней, нормальной величины.

— А ты, разве ты не возражала против того, чтобы она продала его?

— Нет, наверное, меня тоже обуревали какие-то сентиментальные чувства. Все эти счастливые воспоминания детства. Я могу показать тебе розовый куст, под которым мы с Финном хоронили своих домашних зверюшек, пока их косточки не вылезли из земли и нам пришлось перенести погребение в заросли лилий… не бойся, шучу. Посмотри, вон дуб, тот самый, с которого я упала и сломала руку, когда мне было десять лет. А вон там, в углу, маленький сарай, куда однажды я заперла Финна и забыла о нем, отправившись ночевать в дом Ноя, так что миссис Шилд пришлось сообщать в полицию о его пропаже… — Грейс обернулась к нему с радостной улыбкой. — Какое счастливое время!

— Похоже, ты была действительно отвратительным ребенком.

— Еще каким, все так говорили.

Он притянул ее к себе.

— Я здорово разозлился на своих родителей, когда они продали наш дом, — сказал он. — Я знал, что веду себя эгоистично, да еще и нелогично: я уехал из дому еще десять лет назад, но все равно устроил сцену. Он был просто огромен, и родители решительно не знали, как его содержать: шесть спален и необъятный двор, тогда как моя бедная старая мама всю жизнь мечтала о небольшой уютной квартирке на окраине города с видом на реку. Но я вел себя так, словно все обязано было оставаться прежним исключительно ради меня, в то время как сам я мог переезжать с места на место и меняться так, как мне хотелось.