Мгновения жизни

Грейс пожаловалась Робине, что Эндрю продолжает вести себя так, словно для того чтобы заслужить его поддержку, она должна перестать быть его женой. Робина посоветовала Грейс не требовать от него слишком многого.

— Не рассчитывай, что он будет чувствовать то же, что и ты, — заявила она. — У мужчин все по-другому. — Грейс была слишком утомлена, чтобы оспаривать подобное суждение.

— Я согласна даже на то, чтобы он просто сделал вид, будто сопереживает мне, — проговорила она. — Но он насвистывает веселенькие мелодии и избегает меня. Он очень занят. Он устал. Он скользкий, Робина. Он увиливает и уклоняется. А я-то надеялась, что он совсем не такой, как другие.

— Мужчины не испытывают потребности говорить о таких вещах. Он не может изменить того, что случилось. Он не может вернуть твоего ребенка, ощущает себя бесполезным и поэтому отдаляется — в этом нет ничего необычного.

— Знаю, знаю: мужчины живут на Марсе, а там они заняты серьезным делом. Когда же делать им нечего, они только насвистывают и стараются убраться подальше. Но женщины знают, что слово нельзя считать антиподом делу. Разговор со мной о том, что случилось, по крайней мере, способен вернуть меня в прежнее состояние, а я начинаю бояться, что самостоятельно мне не выбраться.

— У тебя будут еще дети, — заверила ее Робина. — Я обещаю. — Робине было трудно смириться с тем, что иногда жизнь отказывалась следовать ее планам.

— Я знаю, что ты разговаривала с мамой, — сообщил ей Эндрю. — И ты ошибаешься, если полагаешь, будто я не расстроен. Но такое случается. И достаточно часто. У Люсинды Бейкер было по меньшей мере пять выкидышей, прежде чем она родила Хлою.

Когда она поведала ему о том, как сильно нуждается в нем, на лице его появилось такое выражение, будто она причинила ему боль. Когда же расстроилась она, он заявил, что всегда считал ее сильной и храброй. Каким-то образом ему удавалось всем телом выражать свое недовольство и разочарование: брови его поднимались, в глазах появлялось вопросительное выражение, плечи сутулились ровно настолько, чтобы это можно было заметить, а руки цепенели, отказываясь сложиться в объятия.

В гости к ним пожаловала миссис Шилд, и в течение двух недель над Грейс причитали и произносили слова сочувствия.

— Я понимаю, — приговаривала ей миссис Шилд. — Я все понимаю. Я тоже потеряла ребенка после шести месяцев беременности.

Грейс молча уставилась на нее.

— Ты была беременна? И никогда не говорила мне об этом?

— Тогда ты была совсем маленькой. Я только недавно вышла замуж за твоего отца и боялась, что вы с Финном будете чувствовать себя еще неувереннее, бедные крошки. Я все откладывала и откладывала разговор с тобой, и никто из вас ни о чем не догадывался. — Она улыбнулась и покачала головой. — Наверное, вы решили, что я просто растолстела. А потом я потеряла ребенка и подумала, что не стоит расстраивать вас.

— Эви. — Грейс протянула ей руку. — Я вела себя, наверное, просто ужасно?

Миссис Шилд рассмеялась.

— Ох, Грейс, ты никогда не вела себя ужасно. Немного вызывающе, может быть, но ужасно — никогда.

— Ненавижу, когда ты оказываешься совсем не той, за кого я тебя принимала, — заявила ей Грейс. — Когда твои родители начинают вести себя как люди, у которых есть право на собственную жизнь, это сбивает с толку.

Миссис Шилд расплакалась. Впервые в жизни Грейс причислила ее к своим родителям.

Создавалось впечатление, что на грусть и тоску существует особый тариф — в зависимости от сроков беременности. Двенадцать недель давали вам право на четырнадцать дней благородной печали, и еще четырнадцать, на то чтобы вы могли быть «сама не своя». Затем полагалось взять себя в руки и жить прежней жизнью. Очередная утрата, которая последовала так быстро после первой, в шестнадцать недель беременности, позволяла невозбранно кричать на своего супруга и его семью и беспричинно разражаться слезами («Гормоны буйствуют по-прежнему»). После нескольких дней такого поведения допускался или, скорее, даже приветствовался несколько более длительный период, когда вы освобождались от любой работы, включая исполнение семейных обязанностей. Но если вы скорбели слишком долго и слишком сильно, окружающие начинали перешептываться о том, что у вас истерика и нет чувства меры, стремились напомнить, что вам очень повезло, поскольку у вас есть любящий муж и семья, всегда готовые помочь друзья, деньги в достаточном количестве и прекрасный дом.

Однажды она услышала, как свекор сказал ее мужу:

— Ради всего святого, это был всего только эмбрион. Моя мать потеряла троих между рождением твоего дяди Дугласа и мною. Но в наше время с такими вещами полагалось мириться.

— Я знаю, но в теперешнем состоянии Грейс взывать к ее разуму бессмысленно. Стоит мне заикнуться о том, что она утратила чувство меры, как она начинает смотреть на меня так, словно готова убить, — ответил Эндрю.

Они стояли и разговаривали в холле Хиллсайд-хауса, и Грейс, сидя в соседней комнате с Кейт, слышала каждое слово. Кейт взглянула на нее, и лицо ее сначала порозовело, а потом стало пепельно-серым.