Мгновенная смерть

Судя по тому, что история палача осталась – пусть и с большими искажениями – в народной памяти, слухи о его судьбе распространились в свое время весьма широко. Нельзя исключить и того, что именно они, перевранные до неузнаваемости (как любые сведения, пересекавшие Ла-Манш), подстегнули воображение Уильяма Шекспира, описавшего дерзкие притязания Генриха V на всю территорию Франции в прекрасной сцене, которая как бы повторяет вручение катышей Болейн со всеми зловещими предзнаменованиями.

В первом акте хроники Генрих принимает послов французского дофина: тот просит, чтобы король Англии перестал претендовать на Нормандию в обмен на сокровище, отправленное ему в дар. Сокровище находится в запечатанном бочонке. Король велит герцогу Эксетеру вскрыть бочонок – внутри обнаруживаются теннисные мячи, насмешка над незрелостью и неопытностью Генриха в политике. Чуть поразмыслив, король хладнокровно благодарит и принимает подарок со словами:

Когда ракеты подберем к мячам,
Во Франции мы партию сыграем,
И будет ставкою отцов корона[31]

.

В разгар эпохи Просвещения, в переписке, которую Дени Дидро вел с мадам Жоффрен относительно продажи своей библиотеки Екатерине II, он следующим образом живописал финансовые трудности из-за приготовлений к свадьбе дочери: «Поначалу мы с супругой полагали, что этот союз поможет нам немного сдержать давление кредиторов, а теперь будем рады, если он не сведет нас в могилу. Помолвка Анжелики обошлась мне дороже, чем Ромбо – его мячи».

К задней двери мастерской умельца, изготовившего катыши Болейн, тем же вечером принесли узелок с каштановой шевелюрой наемника со сверкавшими, словно молнии, безделушками в придачу.

Правый мячик – святой отец

«Мои мячики – Господь Бог и король, я играю ими, когда захочу». Эти слова составляли часть единственного воспоминания Хуаны об отце. Воспоминание было жаркое, полное цветов, неизменно далекое: старик вернулся в Европу выбивать себе должности и милости, когда дочке было пять, и бесплодные интриги так затянулись, что он и скончался в Севилье, не вернувшись в край, который искренне считал своим – не по рождению, а по праву владения.

Хуана раз за разом воссоздавала в уме образ отца. Старик сидел на каменной скамье в бесконечном саду своего дворца – сад начинался в долине Куэрнавака и терялся где-то в дебрях перешейка Теуантепек. В воспоминании отец представал седым, с ломкими волосами, но все еще облеченным аурой высокомерия и крепости, как всякий человек, который обладал властью и не стесняясь ею пользовался. Красивый, непреклонный старик: сдвинутые брови, сосредоточенное выражение лица, как у просветленного, грязноватая, но не запущенная борода. Он почесывал голову и слушал собеседника, чьего лица Хуана не помнила, – стариковские ногти бороздили седые заросли буйной шевелюры. Говорил подчиненному: «Мои мячики – Господь Бог и король, я играю ими, когда захочу». Едва заметно взмахивал правой рукой, будто отгонял насекомое. И оборачивался к ней, сидящей на другой каменной скамье.

Помнится, она испытывала одновременно благоговение и страх при виде серьезного человека, который одним движением бровей выносил бесчисленные смертные приговоры. Старик надувал щеки, косил глазом. Она в ответ заходилась хохотом – возможно, нервным. Тогда он не без труда вставал и протягивал ей руку. «Ну-ка, пойдем побродим по саду». Следовала долгая прогулка по тропинке, проникновение в мир фруктовых деревьев, которые отец коллекционировал, и только им двоим были ведомы их имена: он сажал ее на плечи и спрашивал, как каждое называется на науатль[32], на испанском, на чонталь[33].

Много лет спустя, будучи уже взрослой герцогиней Алькала и находясь так далеко от Куэрнаваки, что и воспоминания казались чужими, она спросила у матери, говорил ли отец когда-нибудь такие или подобные слова. Хуана была беременна Каталиной, старшей дочерью. Они вышивали в беседке, в саду дворца Сан-Андрес-де-лос-Аделантадос в Севилье; рабыни и дамы застыли в почтительной готовности; оранжевый свет лился с северной стороны в окна, с которых они велели снять ставни, чтобы Севилья стала немножко походить на Куэрнаваку.

Вдова подтвердила: слова про Господа Бога и короля частенько слетали с уст покойного мужа, особенно когда кто-то из его людей или, например, священник осмеливались намекнуть, будто очередной его поступок неправилен или недостоин христианина. Но куда более дерзкой, добавила мать, была вторая часть речения: «Правый мячик – его святейшество, а левый – священный император Карл I». «Тот еще старый козел был твой папуля», – сказала она на науатль к радости дам, приехавших из Куэрнаваки.