Мяч круглый, поле скользкое (СИ)

— Этого мало, — бросил свистеть Жордания. — Зыма дылынная, одын турныр на несколько днэй ничэго нэ рэшит. Нужно хотя бы три, четыры таких.

— Ого. Четыре турнира по полмиллиона долларов, — вновь засвистел Карцев.

— Ну, это жирно будет. А что, если провести ещё Кубок СЭВ? Пригласить чемпионов всех соцстран. А после него — Кубок Варшавского договора, туда позвать лучшие армейские команды. Ну, а «Кайрат» будет вне конкурса, — почесал репу попаданец.

— Вот это перспектива! Даже про болячки свои уже забыл, — расплылся в улыбке Карцев. — Уже хочется бежать ребят готовить.

— Нет, товарищи аксакалы-саксаулы. Никуда, никого готовить вы сейчас не побежите. Сейчас вас отвезут в Киикпайское ущелье — это недалеко от Алма-Аты. Там у нас реабилитационный центр и санаторий. Недельку над вами доктора поколдуют, потом решение вынесут — оставлять вас дальше лечиться, или на свободу с чистой совестью.

— А «Кайрат»?

— «Кайрат» сейчас улетит на выездное турне. Вот вернётся, и начнёте его дрессировать.

Интермеццо третье

Решили мужики в деревне баню построить, но не могут договориться, какой пол в ней делать. Одни говорят: из струганых досок, чтоб в босые ноги заноз не загнать. Другие: из неструганых досок, а то босыми ногами по струганому скользко ходить… Никак не договорятся — пошли к парторгу. Парторг подумал и решил:

— Доски стругать, но класть струганой стороной вниз.

— Эс ист кальт. Ди Зонне шайнт нихт. Эс регнет.

— Чого? Ты, Карл Иваныч, кинь цю дурацкую привычку по-немецки матюкаться. Я зараз почну украинською садити. Алим вон по-казахски. Та ще бесида получится, — Шанойло зябко передёрнул плечами. Такое ощущение, что там, на небе, чего-то перепутали. Сегодня уже шестнадцатое апреля, уже абрикосы должны отцвести — а на улице холодина, снег толком не растаял, и то снежинки пролетают, то вот, как сегодня, моросный холоднючий дождик. Они, конечно за своим любимым столом под навесом собрались. Сами и сделали в позапрошлом году — упросили на фабрике выдать им на субботник два листа оцинкованного железа. Не дали бы, но замдиректора Миллер Готлиб Рейнгольдович живёт вон в соседнем доме, и иногда составляет компанию заядлым доминошникам. Так что почесал кадык, помял ухо, подёргал себя за нос и, поправив пальцем на переносице очки, молвил: «Субботник ведь. Опять же, не для себя, для города — ну, пусть для двора. А, ладно, спишу на благоустройство. Только вы это, как следует присобачьте-то. Не дай бог кто решит ноги приделать — потом замучаешься объяснительные писать».

— Да я как акын: что вижу, то и говоррю. Холодно. Солнца нет. Дождик идёт.

— Так бы и казав. А то — регнет якийсь. Думал, рыгать тоби тянет — так вроде всё ж гарно! Ты давай, кажи про парторга, — Опанас Олегович хитро улыбнулся и перемешал костяшки. — Миллер придёт?

— Обещал. Ну хоррошо. Готлиб Рейнгольдович и ррасказал. Сидели они сегодня на совещании у дирректора. Прроблема ведь: фрранцузы наррисовались, хотят пять тысяч гитарр на прробу — но обязательно высшего класса, из яблони. Где столько доски взять сухой? А заказ хорроший, упускать жаль. Они обещают ррасчитаться частично деньгами, а частично детской одеждой. Ну, наши и загоррелись.

Прриехали министр лесопромышленности Никифорров, прредседатель Госкомлесхоза Джакипов. Был ещё Канат Исаевич Байбаев, ну, главный технолог наш — Алимка знает. И паррторг, конечно. Сидят, ррешают, где столько сухой доски взять… Тут без стука дверрь отворяется в кабинете дирректора, и входит огрромный мужик. Под два метрра, и в плечах не обхватишь. Поздорровался и говоррит:

«Кто тут Абдрашев?»

«Я», — встаёт паррторрг.

«У меня устный приказ Тишкова. Сегодня подойдёте в ЗАГС и смените фамилию на Гиммлер. Я прослежу».

«За… за… зачем?» — заикается.

«А Пётр Миронович узнал, что вам немецкие фамилии не нравятся. Сказал — нужно помочь человеку избавиться от этой фобии».

«У меня нет фо… фоби… и».

«То есть, Первый секретарь ЦК врёт? Вы его во лжи обвиняете? Товарищи, вы все слышали?» — оглядел притихших начальников.

«Что вы! Я понял. Сегодня в ЗАГС», — совсем испугался парторг.

«Пойдёмте. Мы на машине, подвезём вас. Вам теперь с немецкой-то фамилией тут не место. Вы слесарь — вот и пойдёте по специальности работать на участок к Кальтенбруннеру».

— И что, увели? — затряс головой улыбающийся Алимка.

— Завтрра ко мне слесаррем пятого разрряда выходит на работу Гиммлерр Габбас Кабиррович.

— Да… Крутенек товарищ Тишков. Чого угодно ждал, но шоб такого! — Шанойло засмеялся трескучим смехом простуженного человека.

— Продуло, что ли, Опанас Олегович? — поинтересовался Алимка, когда смех перешёл в кашель.

— Та усе футбол же ж! Але стоило того. Я такого доси ще не бачив… Цей Арисага, вин не людина, вин бис. Який там Пеле! Наш Трофимка — найкращий.

— Правда. Эх, обещали по телевизору в воскресенье повторить. Нужно не пропустить, — потёр руки молодой. — Опанас Олегович, пустите?

— Об чем разговор! Тильки это, пити не будемо. В мени жинка, сами знаете, медик. Дюже цего не любит.