Мягкая игрушка Sectumsempra

А Северус обхватил тяжёлой, горячей, потной от слабости рукой ладонью шею Люциуса и начал медленно, но верно сжимать её, давя на адамово яблоко.

Малфой, как кролик перед удавом, замер, не в силах пошевелиться.

Внезапно тяжёлая, пугающая милорда рука ослабила захват, а потом бессильно упала рядом с телом больного. Снейп от такого напряжения сил буквально свалился на кровать, не в силах даже укрыться. Его била дрожь и знобило.

Люциус, стараясь держаться прямо, хоть колени предательски дрожали от пережитого страха, шагнул в зелёное пламя и злой, как те самые неведомые миллионы чертей, отправился, разумеется, к Гарри.

- Не жди его. Он не вернётся никогда, - процедил Люциус.

Он умер… для тебя. Эй, ты вообще меня слышишь? Умер!

- Что с Северусом? - не сдавался Поттер.

Предчувствие влюблённого юноши подсказывало ему, что милорд лжёт.

Но тут заупрямился Люциус:

- Не скажу. Только если ты хорошенько меня ублажишь прямо сейчас.

- Опять? Вот нашёлся ёбарь-террорист на мою бедную жопу!

Вы же только сёдни ебались со мной, Люциус! Ну неужели я прям такой весь из себя сахарный, что Вы не могёте без меня?

А как же Ваша жена? Неёбаная ходит?

- Не смей напоминать мне о ней, дрянной, негодный мальчишка!

- Видать, она Вам да-а-авно не даёт, вот Вы и ходите ко мне, грязному, потному.

- Нечего разговаривать со мной, твоим хозяином, в подобном тоне!

Внезапно Люциус переменил тон и сказал почти ласково:

- А ну-ка, открой рот и скажи: «А-а-а!»

Гарри насторожился:

- Это ещё зачем?

И тут Люциус начал орать, выплёскивая обиду и унижение, которые он успел почувствовать наедине с непокорным даже в болезни Северусом.

- Соси мне член! Соси, кому говорят!

- И не подумаю. Я ща зубы-то сожму, а то мне после блева-а-а…

Хитрый Малфой воспользовался моментом, чтобы просунуть свой пенис в рот Гарри. Но тот сопротивлялся до конца и, как и обещал, укусил чувствительный орган до крови. Милорд тут же ретировался и вытащил своё «сокровище», а затем очень быстро, даже не застегнув брюк, побежал в ванную спальни под номером шестнадцать, где было дезинфицирующее мыло.

Больше милорд к своей мягкой игрушке в ту ночь не приходил.

К Гарри вообще больше никто не приходил, даже домашний эльф, чтобы накормить его по обещанной и разрекламированной новой методике милорда. И воды не приносил. Это была самая ужасная мука, так подростку хотелось пить.

И что самое обидное, жалящее в самое сердце - не приходил любимый Северус, разом избавивший бы Гарри и от жажды, и от голода. Уж Северус бы что-нибудь придумал на этот счёт, но не оставил бы Гарри в таком гнетущем одиночестве.

Однажды юноша, не в силах больше терпеть всё более мучительную жажду, попил воды из ржавого унитазного бачка. Вскоре, тем же вечером у него появились признаки желудочного отравления. Он то и дело бегал в туалет, где его жестоко рвало. Потом началась диарея.

И вот однажды это случилось. Гарри дождался. Услышав шаги в спальне, он тут же бросил «кормить» унитаз и ринулся навстречу своему долгожданному спасителю. По спальне расхаживал Снейп, осунувшийся, с запавшими глазами, обведёнными тёмными кругами, небритый, чёрт знает, сколько времени, похудевший ещё больше, до мослов, но окончательно выздоровевший. Любимый.

- Что с тобой, мой мальчик? - произнёс Северус хриплым голосом. - Чёрт меня подери, ну почему я болел так долго и нудно?!

Ты же на себя не похож, бедный мой Гарри!

Гарри в изнеможении плюхнулся на кровать и прошептал потому, что говорить от жажды и частых рвот он не мог:

- Я болен, Северус… профессор Снейп, сэр. Мне никто ни жратвы, ни, что самое обидное, простой воды не дал, пока Вы болели.

Больше несчастная «мягкая игрушка» прошептать не сумела, но Снейп всё понял.

- Что же ты меня снова на «Вы»?

Но не в этом соль - называй, как тебе заблагорассудится. Всё дело в том, что это Малфой распорядился оставить тебя в одиночестве.

Он хоть не трогал тебя за то время, пока я болел?

- Нет, тысяча чертей, у меня тут ни одной живой души не было с тех пор, как я укусил его за хуй.

- Ну же, перестань трястись. Дай-ка я тебя укрою.

Снейпа внезапно охватило какое-то подобие чистой отцовской любви, и это произошло мгновенно, впервые в его жизни.