Мягкая посадка. Год Лемминга. Менуэт святого Витта

Я бы и без него вышел: коль скоро опасность миновала, торчать в машине не было никакого смысла. Моего «марлина» уже цепляли тросом к броневику. Коллоид — штука сильная. На несколько часов машину можно было считать мертвой, да и потом первые пять — десять километров двигатель будет сбоить, приходя в себя, астматически задыхаться и временами трястись, как припадочный.

— Ваша машина? — спросил полицейский.

— Моя.

— Значит, ваша… А что вы в ней делаете?

Рано я полицию похвалил.

— Сижу, — сердито сказал я. — То есть сидел.

— Документы есть?

Впереди послышались приглушенные голоса, потом что-то лязгнуло, чмокнуло, раздирающе затрещало и донесся гулкий удар металла по пластику — там что-то ломали.

— Эй! — крикнул в черноту мой полицейский. — Что такое?

— Еще машина! — крикнули оттуда. — Крепко ее, сволочи… Тут один убитый и еще, кажется, женщина. Сейчас вытащим.

— Жива?

— Хватил… Носилки есть?

Появились носилки. Я не стал смотреть. Когда говорят «Кажется, женщина», то смотреть уже действительно не на что. Оба тела унесли куда-то за броневик — очевидно, позади был еще автомобиль. Броневик заурчал, медленно пополз назад, и трос натянулся.

— Куда ее? — спросил я полицейского.

— Машину-то? Отбуксируем в участок, — он назвал адрес, — завтра получите.

— А может быть, вы ее отбуксируете в… — Я тоже назвал адрес.

Полицейский смерил меня взглядом с головы до ног.

— Еще чего…

— Я заплачу, — посулил я.

— Еще чего, — сказал он. — Ты что, не видишь, что творится? Слепой? Тебя вот, если хочешь, подбросим, коли недалеко. Хочешь?

— Хочу, — сказал я.

— Зверье… — Меня он словно не слышал и взгляд имел невидящий. — Сволочи поганые, чем дальше, тем хуже. Да что же это у нас делается, а?..

7

Я даже не вошел к Дарье. Я ввалился. Должно быть, примерно так же во все исторические эпохи вваливались после долгого отсутствия в свое логово человеческие самцы всех пород и достоинств, от насупленных троглодитов, выплевывающих на ходу из пасти чужую шерсть и влачащих по полу пещеры окровавленную дубину, до какого-нибудь завалящего, завшивевшего в Палестине средневекового барона, громыхающего иззубренным эскалибуром по осклизлым ступеням родимого донжона, — впрочем, и много позже процесс вваливания в логово не претерпел существенных изменений. Так что ввалился я по всем правилам, притом чувствуя себя кем-то вроде победителя. Почему бы нет? Времена меняются, и не я в этом виноват. Если в наше, извините, время и в нашем, еще раз извините, континууме человек вообще что-нибудь чувствует, он уже должен чувствовать себя победителем. Потому что живой. И, сообразно исторической традиции, он вправе за это требовать себе вина, мяса и женщин. Первого и второго — побольше, а женщину можно одну, но такую, как Дарья.

В ванной горел свет и шумела вода — Дарья была дома. Из боковой комнаты сдержанно гавкнули и застучали лапами по паркету — надо полагать, там маялся взаперти гладкий лощеный доберман Зулус и, судя по отсутствию подкроватного шороха, там же пребывал морской евин Пашка, нахальнейшая тварь из всех грызунов его весовой категории. Я торопливо скинул куртку, сковырнул, наступая себе на пятки, с ног ботинки и заспешил прямиком к бару. Пусть даже никакой я не победитель, куда там, пусть все мои сегодняшние телодвижения, нужные и ненужные, выглядели достаточно убого и даже шкурно, а вовсе не героически, — но на прогрев суставов я себе заслужил, и все тут. Дарья, конечно, тоже, с ее профессией данаиды я бы вообще удавился по собственному желанию, но выпить с ней вдвоем мы еще успеем, у нас впереди не только вся ночь, но и весь вечер, исключая, конечно, время на выгул добермана…

Настоящего коньяку не оказалось. Настоящий мы выпили вчера. Водки тоже не было. Было какое-то подозрительное бренди какого-то не менее подозрительного усть-кишского изготовления, судя по надписи мелкими буковками на этикетке. Стаканчики Дарья куда-то задвинула. Я нашел фужер под шампанское и налил себе до половины в намерении интеллигентно выцедить, но поперхнулся и заглотнул разом, как удав. Меня прожгло. Энное время я стоял без дыхания, вроде персонажа Эдгара По, и дико сканировал пространство вращающимся взглядом, в желудке бушевали Этны с Толбачиками и плавились минералы, гортань варилась заживо, а в пищеводе рвались мелкие петарды. И ко всему было невыносимо гадко. Дверь в ванной звучно хлопнула задвижкой. Образовалась щелка, вся в свету и ошалелом метании водяного пара.

— Самойло, ты? — крикнула Дарья. — Опять булькаешь?

Я перевел дыхание. Если в Усть-Кише спирт для этого бренди не делают из местных энцефалитных клещей на креозоте, тогда я не знаю, из чего его делают. Ладно, бывает хуже.

— Ничего, тут нам с тобой еще хватит, — сказал я, вытирая слезы. — Спинку потереть? Имей в виду, считаю до трех, потом раздумаю. Раз, два… два с половиной…

— Потереть. Эй, где ты там?