Мягкая ткань. Книга 1. Батист

На лодке, скользящей к берегу, кто-то пел и громко смеялся. Ага! Ветер усилился. Он с Мари здесь уже третий день. За это время еще не было такого ветра. Такой ясной погоды. Будет очень далеко видно. Море за день прогрелось. Он встретит рассвет в тот момент, когда до другого берега останется не так уж и много. Будет плыть, не боясь увидеть ни шлюпку, ни парусник. Он не отдохнул, но этого и не нужно. Плавал он сегодня немного.

Хорошая идея. Полежать часа два. Съесть три яйца. Намазаться жиром…

Черт, какая хорошая идея!

Но что же так мощно подталкивает его в спину, что за нетерпение, что за бес вошел ему под ребра, да, да, он хочет, чтобы это скорей закончилось, так или этак, да, он хочет ее, хочет увидеть ее грудь, ноги, ее раскрытые губы, она готова, сегодня он это понял, но дело все равно не в этом! Не это.

Даня вслушивался в ветер.

Этот сильный, бесконечный напор, эти волны, которые падали на песок все с большим шумом, этот почти теплый поток воздуха, которому он подставлял лицо, он становился все сильнее и сильнее, он почти говорил с ним, и Даня пытался ему отвечать: да, я знаю, я понимаю, есть такие дни, когда нужно чувствовать ветер, усматривать оттенки дневного воздуха, чувствовать песчинки, я знаю, да, что сегодня такой день, я понял это еще с утра, когда был в редакции газеты и поймал, увидел солнце на противоположной стене, это переплетенное в узел солнечное сияние, эти энергетические лучи, которые держали в своей горсти целую планету, они заливали светом мое бытие, и я понял, что не зря здесь, не из простого тщеславия, что это знак, и Мари, Мари, она была так добра сегодня, но все-таки объясни, объясни, ах да, война…

То, о чем говорил с ним старик метранпаж, встало перед ним во всей своей грозной полноте. Слово было найдено – «война».

Ждать нельзя. Ни секунды, ни дня. О ней говорила и мадемуазель Катрин. Теперь Даня вспомнил, что о ней говорили и другие люди. Какая-то грозная, страшная сила звала его плыть. Она тянула его, хотела, чтобы он бросил все и следовал за ней.

Даня вернулся в свою комнату. До начала нового дня, главного в его жизни, оставался всего час, но в этот момент в дверь постучали: там, внизу, вас ожидает мадемуазель, сказала хозяйка, впустить?

Да, конечно.

Он смотрел прямо перед собой, сощурясь, не в силах поверить.

И дверь открылась. Яркий свет из коридора. Господи, не может быть.

– Я знаю, ты не ждал, – сказала Мари сухо и спокойно, скрывая нервную дрожь. – Но я должна тебе объяснить.

Даня стоял молча.

– Я должна тебе объяснить, – повторила Мари. – Пропустишь?

Хозяйка, не понимавшая ни слова по-русски, с изумлением смотрела на эту пару.

– Да, – сказал Даня. И добавил по-французски: – Мадам, это моя родственница. Она войдет буквально на пять минут.

Хозяйка понимающе улыбнулась, пожала плечами и спустилась вниз, по-прежнему держа в руке керосиновую лампу.

– Входи! – пригласил Даня.

Впускать ее в комнату ему не хотелось. Предполагалось, что если все будет хорошо, то они снимут вместе уже другую комнату, подальше от города, представившись хозяйке молодоженами.

– Извини, – сказал он сухо. – Я ведь не знал, что ты придешь.

Вся комната была перевернута вверх дном. Готовясь к отъезду, он складывал свои вещи на постель, в открытые чемоданы, перебирал книги, достал купленные в подарок папе папиросы и закурил, впервые за все это время. Мари улыбнулась, увидев весь этот кавардак, с трудом нашла на кровати свободное место и аккуратно присела:

– Я поняла, что ты решил плыть сегодня, не сказав мне ни слова.

Он снял чемодан со стула и тоже сел.

– Сегодня я дал объявление в газете. Что двадцать девятого июля плыву через Ла-Манш.

Она покраснела. И наклонила голову, как делала всегда, когда злилась:

– Это все неважно. Я пришла расторгнуть наш договор.

– Что это значит?

– Даня, – сказала она дрожащим голосом, – я люблю тебя. Неужели ты еще не понял? Если с тобой что-то случится, я не смогу больше жить. Ты не имеешь права этого делать… верней… ты можешь это делать, но только после, а не до.