Мягкие зеркала

После посадки Фролов помог ему освободиться от гермошлема и, царапнув взглядом рысьих глаз, вежливо осведомился: «Желаете, юноша, поступить на учебу в наш вуз?» — «Конечно. Вот закончу школу — и сразу…» — «Ну, три года — это не совсем „сразу“… А если прямо сейчас? К первому сентября?» — «Разве… можно?» — «В общем — нельзя. В специальных случаях — можно.» В специальных… Он не верил собственным ушам. И только теперь дошло до него значение этого странного слова — «спецабитуриент»…

Раздеваясь в экипировочной, он услышал характерный свист родной «семерки». «Потапов вернулся», — пояснил он Фролову. Инструктор молча взглянул на него. Вбежал Олег, снимая шлем на ходу, и прямо с порога: «Ну, как первый полет?» — «Последний, — ответил Фролов. — Хотел тут неделю в вашей Каменке понырять — не вышло.» У Потапова вытянулось лицо. Фролов добавил: «Ты прав, его надо брать». Олег просиял: «Ну, Андрюха!.. Я что говорил?! Самородок!» — «Стоп! Ты ему этим голову не забивай. У меня таких самородков в молодежной группе желторотого курса… знаешь сколько?» — «Радоваться должен». — «А я и так радуюсь изо всех сил. И больше всего — перед встречей с родителями каждого самородка.» — «Надевай, Боря, свою парадную форму и топай. Ты лицо официальное, тебя бить не станут.» — «Спасибо, успокоил. Да, кстати… В полеты больше его не бери. Я запрещаю. Сложно потом переучивать.» Фролов перекинул полотенце через плечо, сунул под мышку ласты и, уходя, бросил виновнику этого разговора: «Салют, курсант!» Виновник, несколько ошарашенный происходящим, ляпнул: «Салют, Второй!» Олег с треском расстегнул на себе комбинезон. «Ты вот что, парень… Называй его командиром. Он теперь у тебя командир.» — «Я буду называть его Борисом Аркадьевичем». — «Видишь ли, я еще не Отелло, а ты уже не Дездемона. Уловил?»

Вечером того же дня на улице Садовой поселка зверофермы в доме Тобольских царила тихая паника. После каждой фразы Фролова отец вскакивал с кресла, нервно прохаживался по гостиной и все твердил: «Ты только не волнуйся, Татьяна, последнее слово за нами». Мать сидела неестественно прямо и, не замечая, что любимая ее белая оренбургская шаль соскальзывает на пол, молча переводила напряженный взгляд с отца на Бориса Аркадьевича и обратно. Фролов был великолепен в светлой парадной форме пилота с изображением головы орла на рукаве и эмблемой УОКСа на левой стороне груди (в центре голубого пятиугольника — пятиконечная звезда с золотым солнцем, в лучах которого парил альбатрос). Вложив кассету в приемник демонстратора стереотелевизионной стены, Борис Аркадьевич пил компот и давал пояснения кадрам из жизни Иркутского летно-инженерного вуза. Жизнь прославленного вуза была многогранной. На язвительные реплики отца Фролов отвечал обезоруживающе мягкой улыбкой, поддакивал: «Ну разумеется, судьба сына в ваших руках!» — и продолжал гнуть свое. А если в репликах начинали проскальзывать агрессивные нотки, искусно менял тему. Интересовался в основном проблемами пушного звероводства, обнаруживая при этом редкостную для авиатора эрудированность (недаром битых три часа выпытывал у своего подопечного подробности о занятиях родителей). Не обошлось без конфуза: кивнув на чучело ондатры, Борис Аркадьевич застенчиво признался, что бобров обожает с раннего детства. «Впрочем… — сделал он попытку сманеврировать, заметив отрицательно-сигнальный жест подопечного, — впрочем, я э-э… без очков. Это, кажется, выдра? — И окончательно угробил удобную тему дополнением: — Великолепный экземпляр пушной фауны!» Сигнализацию отец увидел в зеркале — сигнальщику было предложено «погулять в саду, пока беседуют взрослые».

Провожая Фролова к взятому напрокат у начальника базы роскошному элекару, он услышал от Бориса Аркадьевича: «Думаю, все будет в порядке». — «И я так думаю. Я своих родителей знаю…» Фролов посмотрел на него, забросил подаренное отцом чучело ондатры на заднее сиденье, сел за руль. Низ подставки чучела «украшала» ядовито-зеленая надпись: «Знатоку пушной фауны на память». «Это что!.. — проговорил Фролов. — В аналогичных обстоятельствах навязали мне как-то в подарок роботронный буфет-самоход. Куда ни выйду — этот проклятый ящик за мной своим ходом… Решил я его утопить. Столкнул в Ангару — уплыл он. А потом случился у нас пикник на реке, по течению ниже. Вошел я в тайгу сухостоину для костра завалить, и вдруг откуда ни возьмись мой „утопленник“! Ступоходы мхом обросли, ящик — поганками. „Привет, — говорю, — кикимора болотная!“ Он голос узнал, обрадовался да как припустит за мной, гремя посудой… Так что я из-за вашего брата в переплеты и посерьезнее сегодняшнего попадал. Я не в претензии, была бы польза. Ну… до встречи в Иркутске?» — «До встречи!» — «Салют, курсант!» — «Салют, Борис Аркадьевич!»