Мясная лавка в раю

Я изнывал в малярийной роще, где моряков - французов, голландцев, испанцев - держали в бамбуковых клетках и постепенно съедали; каждый день каннибалы являлись с кривыми саблями и отрубали кто пальцы, кто уши, кто нос, а не то целиком предплечья, голени, плечи, гениталии и соски; особо жестокие особи предпочитали медленно резать бедра и жопы на тонкие ломтики; все как один собирали кровь в чаши из черепов или колотые кокосы, чтоб тут же выпить, горячую, свежую. Смерть иногда длилась несколько дней, людские тела обстругивались до бескожих скорченных комьев, искорка жуткой жизни все тлела в их черепных кастрюлях, блестящих, кровавых. Глаза ценились превыше всего, как запретная пища, и, покидая головы, попадали в урны, уносимые прочь в неведомые архивы.

У Тью пристрастия были даже покруче; ежедневно на ленч он готовил полную калом кишку какого-нибудь бедолаги, нарезая ее на равные части, медленно жаря и поедая, как колбасу. Я кормлю их отборнейшими кусками, приговаривал он, кожей бритых свиней со специальной специей, молотой в ступках из голов обезьян, чьи мозги с моей ложки кушает Том, а потом я затыкаю им жопы кабаньими бивнями, на несколько дней, чтобы трапеза зрела. Пока Тью рассуждал, я наблюдал, как две кубинские сучки, подпоясавшись патронташами, с темными выпуклыми сосками и половыми губами, пронзенными кольцами, втащили какого-то истощенного морячка на виселицу, где уже были два свежих покойничка, и, когда его шея щелкнула, а тело задергалось в пляске смерти, они подрались, словно кошки, за право первой попить его крови и спермы, хлеставшей из хуя, одна в ярости стала выкручивать ему яйца, и языки их при этом поносили потопших богов. Виктория ныне в Аду, сказал Тью, единственное сокровище, что оставил Билли - это золото дьявола, его фекальные палки, облепленные насекомыми, вкопанные концентрическими кругами на кладбище Пресвятой Марии, каменные мальстремы, что насмехаются и когда-нибудь запросто превратятся в падальные деревья с членами сучьев, одетые в почки, бьющиеся сердца и плачущие печенки. Птицедьяволы будут гнездиться на них, с паутиной на грязных когтищах, могильные черви замяукают в клювах, и падшие солнца загрохочут по каменно-черной воде. Черная Метка привела меня в эти края из самого Плимута, где в таверне "Минерва" я встретил морского волка с чешуей вместо кожи, и он рассказал мне об этих вот островах, о том, как он был здесь с Вильямом Кидом (кости его ныне ловят чаек на Темзе), и о найденных ими в Мясницком Треугольнике руинах суден и скирдах костей и загадочных монолитах с высеченными на них иероглифами кои вели к несметным сокровищам. Он протянул мне свиток, завязанный черным бантом, желтый пергамент, вырванный, по его словам, из какой-то старинной книги проклятий, и изображавший эти вот воды и тройные карнизы где древние словно мир пираты покоились в мире. Когда дно стало видно в бутылке рома он размечтался о неких героях что плавали обнимаясь с акулами и трахали их в голубой глубине, и на залитой ливнем булыжной кладке я перерезал бродяге горло и видел как испарилась его холодная странная кровь. Мы сняли с него серебряные брелоки, печатки в форме рыбьих голов и бусы из рога, очерненного солнцем, потом свалили на Остров Дрейка где подивились, откуда же он мог их взять. Черная буря бушевала всю ночь, наша шхуна встала на якорь у Саунда, и, глядя в море, мы видели призраки монстров, взбивающих ледяные буруны, потом, на рассвете, они ушли в бездну маня нас в это чистилище.