Мясной Бор

С речью вождя Кирилл Афанасьевич познакомился только в сентябре 1941 года, когда был отпущен на волю. Его поразило, что почти все мысли, высказанные им в памятной записке, нашли отражение в сталинском обращении к народу. Конечно, в докладной Мерецкова не было патетического «Братья и сестры! К вам обращаюсь, друзья мои…», но идеи «выжженной земли», партизанской войны, перехода к всенародной борьбе с супостатами были высказаны Сталиным в прямой и откровенной форме.

К сожалению, военную сторону концепции Мерецкова Сталин не воспринял. Стремление во что бы то ни стало отыграться, немедленно наказать Гитлера за то, что тот поставил его, великого стратега, мягко говоря, в дурацкое положение, толкало его, оправившегося уже от психологического срыва и взявшего военные бразды в собственные руки, на непоследовательные действия. Именно эта непоследовательность, обусловленная желанием немедленно исправить положение, остановить захватчиков не там, где это удобнее Красной Армии, а там, где хочется вождю, привела к неоправданным потерям в Белоруссии и на Смоленщине, на Днепре и в Донбассе и едва не завершилась утратой Москвы и Ленинграда.

Теперь Мерецков знал и о том, что Сталин отверг разработанный Генштабом план стратегической обороны на 1942 год, и командующий Волховским фронтом старался не думать, к чему это приведет. Он сосредоточивал волю и командирское умение на решении тех задач, которые были поручены лично ему.

Кирилл Афанасьевич понимал, что и 2-я ударная армия, которая делала погоду для всего фронта, и остальные три армии на Волхове являются частью общего организма Вооруженных Сил страны. И ошибки стратегического порядка, допущенные в Ставке, обязательно ударят и по тем, кто рвется сейчас к осажденному Ленинграду. …Он закрыл том «Войны и мира», заложив меж страницами тонко очиненный карандаш, и посмотрел в окно, за которым ярилась снежная круговерть.

«Пурга-то какая, — подумал Мерецков. — И не первый день… Спасибо природе. Люди хоть отдохнут от бомбежки».

Заболел Яша Бобков вовсе некстати. Пятого марта Иван Васильевич Зуев, у которого Яков еще до начала войны служил порученцем, получил новое назначение и на следующий день выехал из деревни Бор, где размещался их штаб, в Малую Вишеру.

— А ты лежи, казак, — сказал он Бобкову, — пока температура не спадет… Потом догонишь. Я ведь по соседству буду, не за тридевять земель еду.

Порученец шибко за комиссара переживал, знал, что тот пробирается во 2-ю ударную армию довольно опасной дорогой, неровен час, попадет под артобстрел или бомбежку.

Но Иван Васильевич был пока еще в штабе Волховского фронта. Доложился Мерецкову и члену Военного совета фронта Запорожцу, познакомился с оперативной обстановкой на позициях армии Клыкова, с которым ему предстояло воевать вместе. В разведотделе дивизионному комиссару рассказали о соединениях фашистов, которые противостоят 2-й ударной.

Через неделю Яков решил, что достаточно окреп, не подведет комиссара там, где, по сути, в тылу врага сражается 2-я ударная. Он снялся с довольствия, получил предписание и отправился в Малую Вишеру. В политуправлении фронта о нем позаботился старый знакомый по службе в Прибалтике дивизионный комиссар Рябчий.

— Через коридор у Мясного Бора поедешь ночью, — сказал он. — Вот карта с маршрутом, и привет Васильевичу передавай. …Мгла стояла кромешная.

— Мясной Бор, — негромко произнес водитель полуторки. Он вез снаряды и сейчас остановился, поджидая отставшие машины автобата.

— Где? — спросил Бобков, вытягивая шею, прильнув к лобовому стеклу.

Водитель, сорокалетний здоровяк, казавшийся юному политруку пожилым человеком, неопределенно и как бы насмешливо даже повторил:

— Тут он, Мясной Бор, вокруг нас…. Конечно, на самом деле его давно нет, в январе тут к хренам все размололи, и сейчас еще молотят. Да только земля-то эвонная, Мясного Бора.

Он отключил двигатель и стал прислушиваться: не подъезжают ли отставшие товарищи.

Яков был подавлен темнотой, настороженной тишиной и невидимым Мясным Бором, которого не существовало, но тем не менее окружал он их, таинственный и зловещий, обросший солдатскими легендами и отнюдь не веселыми байками о гибельности самого распроклятого на Волховском фронте места.

— В командировку али насовсем? — спросил водитель.

— Насовсем, — ответил Яков, не заметив, как двусмысленно прозвучал его ответ.

— Трудновато там, парень, — с братской участливостью сказал водитель.

И вдруг в стороне, куда они собрались ехать, вспыхнуло от снарядных разрывов небо. Звук разрывов пришел немного позднее. Артиллерийская стрельба велась с обеих сторон. Ближе к правому флангу коридора (по карте Яков знал, что там расположена Спасская Полнеть) возник пулеметный огонь, доносился треск автоматных очередей.

— Паскуды, — спокойным голосом определил водитель. — Просочились к дороге и оседлали ее.

— Значит, они закрыли проход? — удивленно спросил политрук.

— Ничего это не значит, — буркнул водитель. — Сейчас там с ними разберутся… Такие фокусы немцы постоянно выкидывают. Но силов наглухо закрыть проход недостает пока у них, у пришмандовок.