Мясной Бор

— Виноват, товарищ полковник! — рявкнул смекнувший, что проявил дурость, парень, от неожиданности едва не свалившись с болотной кочки, на которой стоял рядом с комдивом.

Полковник Антюфеев поворотился влево, кивнул начальнику разведки. Тот молча козырнул и отошел распорядиться: авось кто и жив там остался, если самолет трясина не засосала. Дело шло к полуночи, а небо все голубело, только там, где кучковались облака, было грязновато-серым. Иван Михайлович Антюфеев вспомнил, что до Ленинграда им осталась сотня километров, а там ведь сейчас белые ночи, что поэты всегда воспевали. Для них же это природное волшебство боком выходит: теперь и ночью «кукурузникам» с сухарями не пробраться. Тот, кого тюкнул сейчас «мессер», далеко не первый из тех, что нашел погибель в болотах.

«Вот' и сухари пропали», — невольно подумал Антюфеев и теперь уже себя мысленно обругал: о погибшем летчике надо горевать, а не о сухарях. Хотя если с другой стороны посмотреть, то те самые сухари для многих бойцов означают продление жизни. Только и то верно, что целую армию, залегшую в диких топях, не прокормить теми мешками с сушеным хлебом, что кидают авиаторы. Его дивизия давно перешла на подножный корм. Правда, был он куда как скуден — травинки объедали, едва они появлялись на свет божий, хвоя на отвар шла. Вот еще березовым соком пробавлялись. А дохлых лошадей — они весной так выручили всех — давно уже на харч перевели.

Но оборону Антюфеев, стоявший, против Красной Горки, держал вместе с соседями стойко. И будет держать. Не зря старый вояка Мерецков назвал его еще зимой лучшим на Волхове комдивом. Только вот дивизию жалко, таяла она, будто старый снег на весеннем солнце. Рожки да ножки остались от того полнокровного соединения, которое 7 ноября 1941 года так браво вышагивало на параде в Воронеже перед маршалом Тимошенко и Хрущевым. Тает дивизия… А пополнения нет, припасы не поступают, красноармейцы берегут каждый патрон. К пушкам тоже не хватает снарядов, за ними отряжают бойцов, и те несут их на себе по неверным тропинкам и гатям пешком за многие километры. ,

Вот осмотрел он сейчас позиции полка, которым командует Иван Сульдин. Грамотно командует, с умом использует особую природу здешних мест. Но ты хоть Александром Македонским будь, а без того, чем люди воюют, то есть оружия с припасами и харча, жар-птицу победы за хвост не поймаешь.

Комдив с печалью глянул в сторону, где исчез незадачливый «кукурузник», отвернулся. А перед ним возник Иван Сульдин.

— Из армии звонок, — понизив голос, сообщил он.

Разговор тот был коротким, но толком комдив почти ничего не понял. Речь не о приказе — тут все лаконично и потому предельно ясно: сдать дивизию начальнику штаба, а самому немедленно прибыть на армейский КП. Но вот зачем, Ивану Михайловичу, как и водится у военных, не сообщили. Обычное дело — сдать боевую часть, явиться к начальству… Зачем — разъяснят на месте.

Но Антюфеев вдруг запаниковал. Он расстроился скорее не от неясности положения, а от того, что соратники заволновались, едва ли не слезу пустили, узнав, что командира отзывают.

Комиссар Чувилин отвел комдива в сторону.

— Не дрейфь, Иван, — по-домашнему шепнул ему. — Я так полагаю, что решили тебя отозвать неспроста. Не по твоему размаху ты командуешь теперь. По нашим сусекам народ подсобрать — на добрый полк едва собьется. А ты большой квалификации товарищ. И в армии это тоже понимают.

Сказал «спасибо» Антюфеев комиссару, а кошки на душе все одно скребли.

Сдача дел времени большого не заняла. Написал Антюфеев последний приказ: убываю, дескать, согласно высшей воле, а вам в комдивы определяется другой товарищ. И в акте расписался: 327-ю сдал…

На рассвете — по времени, конечно, ведь белые ночи — небо над головами так всю ночь и не потемнело, отправился с ординарцем в путь. До штаба армии было километров тридцать или тридцать пять, это если мерить по старой, еще зимней дороге, которая давно испарилась. А по нынешней и того больше. Ехали верхом на страшно отощавших лошадях, их еще не всех съели: голод голодом, а кони и для войны нужны.

О таких переходах, какой едва за длинный день одолели Антюфеев и верный его оруженосец, потом обычно никому не рассказывают, стараются забыть. Не передать словами, как шастали по болотам, надо самому отведать. Но и их одолели бывший комдив и Ваня Христофоров, к позднему вечеру прибыли в штаб армии.

— Здравствуй, герой, — сказал Антюфееву Власов, едва тот возник на пороге. — Проходи и садись, гостем будешь. Давно о тебе слыхал, еще от Мерецкова. Думал — ростом великан.

Генерал-лейтенант рассмеялся и навис над маленьким полковником, дружелюбно поглядывая сквозь большие очки в роговой оправе.