Мясной Бор

«Увидеть бы его лицо», — пожелал Бархаш и почувствовал, как поднимается в нем та русская одержимость — о ней он только читал или слышал от фронтовиков, — которая бросает людей на амбразуры. За горло руками, загрызть насмерть!

Миновав завал, Борис увидел немецкую огневую точку. Из нее методично бил пулемет, перекрывая дорогу. «Гранату бы!» — с тоскою подумал философ и бросился на пулемет, вскинув пистолет, в котором не было ни одной пули.

Очередь срезала его за полсотни шагов от пулемета.

Борис Бархаш лежал на спине и смотрел в небо, закрытое багровым дымом. Он жалел, что так и не успел приступить к давно задуманной книге о презумпции естественности в объяснении явлений космического характера. «Естественна ли моя нынешняя смерть? Как соотнести ее с теорией взаимной обусловленности явлений?» — подумал философ, и некоторое время он жил с этой мыслью.

Затем дух его отлетел.

62

Его не удивила пустынность венских улиц, которыми он проходил, неторопливо, цепко, художнически примериваясь к выдающимся шедеврам архитектуры, стараясь выделить те, к которым пока еще не обращался при исполнении заказов. Третьего дня мебельщик Блувбанд, брезгливо перебрав стопку гравюр, изготовленных Адольфом, поморщился и заметил, что херр Хитлер — первую букву его фамилии Блувбанд произносил подчеркнуто мягко — повторяет в картинках одно и то же — необходимо разнообразить сюжеты… Адольф хотел возразить: ведь его работ никто не видит. Блувбанд, как и другие мебельщики Вены, по тогдашней моде наклеивает его, Адольфа Гитлера, творения на ту часть шкафов, которой их поворачивают к стене. И что большего унижения для художника придумать невозможно… Вслух Гитлер не сказал ни слова. Только засопел чуть заметнее, но тут же подавил эту рефлекторную привычку, она предшествовала срыву в невротическую истерию, а перед Блувбандом давать выход магнетической энергии бессмысленно. Бог мебельщика, равно как и прочих детей Израилевых, — деньги.

Была середина дня, и пустынность Рингштрассе, площади Святого Стефана странно не удивляла художника. Безлюдным оказался и Бургплац, сиятельные конники которого показались Гитлеру неуместно большими. Он подумал, что следует включить в число новых гравюр мавзолей эрцгерцогини Христины, творение Кановы, и очутился вдруг перед церковью капуцинов, где находился склеп, в нем хоронили императоров, начиная с Матвея. Его и увидел Гитлер в небольшой группе людей, наряженных в царственные одежды. Они стояли друг за другом у входа, образуя смиренную очередь.

— Нам не сюда, молодой человек, — сказал Гитлеру крайний, и Адольф понял, что перед ним император Матвей. — Судя по всему, вы из последних отпрысков, а порядок такой: регистрация мертвецов начинается с недавно умерших.

— Но я еще живой! — воскликнул Гитлер.

— Вы так считаете? — сощурился монарх, — Нет, коль вы с нами, то живым не можете быть.

— Но кто это все придумал? — спросил Адольф.

— Новый император Германии. Ему почему-то нравится, чтобы его называли вождем. Вы из какой ветви Габсбургов?

— Не из какой, — буркнул Гитлер.

— Значит, вы Гогенцоллерн? — осведомился император Матвей. — Кто именно?

— Никто! — воскликнул вдруг истерически Гитлер, — Оставьте меня в покое… Никто!

От собственного крика фюрер проснулся и, постепенно возвращаясь сознанием в явь, подумал о том, что император Матвей неспроста задавал ему вопросы, связанные с происхождением вождя.

«Снова происки моих врагов, — с усталой отрешенностью подумал он, все еще не вернувшись до конца в реальный мир и не понимая, в каком времени и пространстве находится сейчас. — Надо сказать Генриху, пусть еще раз пройдется по цепочкам моей родословной».

К этой глухой еще ночи 3 июля 1942 года, когда Гитлер проснулся за четверть часа до намеченного им самим срока, чтобы лететь с аэродрома Ангербург вместе с Гальдером в Полтаву, нити, так или иначе ведущие к тайне происхождения фюрера, давным-давно были взяты Гиммлером на особый контроль. Любая утечка при этом исключалась, возможные источники ее без лишнего шума ликвидировались.

Главной опасностью было то белое, или иного цвета пятно, которое связывалось с внебрачным появлением отца фюрера, Алоиса Шикльгрубера, который стал Гитлером только тогда, когда его усыновил отчим. Его мать, сорокасемилетняя Мария Анна, вышла замуж за Георга Гидлера — буква «т» в его фамилии появилась позднее, — имея на руках пятилетнего парнишку Алоиса, которого перезрелая девица Шикльгрубер родила от неизвестного лица…

Генеалогию семьи Гитлеров дотошные, геральдисты проследили до пятнадцатого века, но все они спотыкались на одном-единственном факте — отец вождя, Алоис Шикльгрубер-Гитлер, не был родным сыном Георга. И тут возникла кощунственная версия о которой и помыслить было страшно. Враги рейха и германского народа осмеливались предполагать, что соблазнителем Марии Анны был некий еврей-коммивояжер… Версия стоила головы многим болтунам, но существовать она существовала, и по ней выходило что радетель за чистоту арийской расы сам на четверть является иудеем…