Мясо. Eating Animals

И все-таки Джордж не примитивное существо, которое только и требует, что «люби меня, как я тебя». Как выяснилось, она — самая большая в нашей жизни заморочка, требующая всего нашего времени. Она заставляет нас и наших гостей следить за всеми ее развлечениями — как она грызет мои ботинки и игрушки моего сына, с маниакальной страстью гоняет белок, обладает необъяснимой способностью оказываться на каждом фото между объективом и предметом, который снимают, облаивает скейтбордистов и хасидов, гнобит женщин в критические дни (кошмарнее всего — хасидок в соответствующий период), тыкается пукающей задницей в самого неинтересного для нее человека в комнате, вырывает все, что только что посадили, растерзывает новые вещи, лижет то, что собираются подавать на стол, и настойчиво требует вознаграждения (за что?), нагадив в доме.

Наши постоянные попытки — передавать, распознавать и согласовывать желания друг друга, просто сосуществовать — заставляют меня сталкиваться и стараться жить в мире с чем-то, или скорее с кем-то, совершенно иным. Джордж может реагировать на привычный набор слов (и предпочитает не обращать внимания на то, что выходит за рамки этого скудного набора), но по большей части наши взаимоотношения строятся за пределами языка. Кажется, у нее есть и мысли, и эмоции. Иногда, я думаю, что понимаю их, но чаще понять не в состоянии. Она бессловесна, как фотография, и не может сказать того, что хочет мне показать. Она — воплощенная тайна. А я должен быть фотографией, отражающей ее невысказанное желание.

Буквально вчера вечером я поднял взгляд от книги и увидел, что Джордж смотрит на меня с другого конца комнаты. «Когда ты сюда вошла?» — спросил я. Она опустила глаза и неуклюже двинулась от меня по коридору — и это не был неясный, не проявленный негатив, это часть нашей домашней жизни. Несмотря на устоявшуюся модель нашего общения, которая гораздо более постоянна, чем характер взаимоотношений между мной и другим человеком, она до сих пор кажется мне непредсказуемой. И, невзирая на нашу близость, я изредка трепещу и немного боюсь ее чужеродности. Появление ребенка сильно обострило это ощущение, поскольку не было абсолютно никаких гарантий — кроме той, которую я интуитивно чувствовал, — что она не причинит вреда младенцу.

Списка наших различий хватило бы на целую книгу, и все же Джордж точно так же, как и я, боится боли, ищет удовольствий и не только страстно желает есть и играть, но и требует общения. Мне вовсе не обязательно знать все ее настроения и пристрастия. Главное, я знаю, что они у нее есть. Наши психологии не просто сильно разнятся — они совсем несхожи, а способ познания мира и его понимание — вообще уникальны.

Я ни за что не стал бы есть Джордж, потому что она моя. Но почему тогда я не буду есть и других собак, тех, что никогда не встречал? Или, что еще важнее, какое оправдание найти мне, жалеющему собак, но позволяющему себе есть других животных?

Оправдание для употребления в пищу собак

Несмотря на тот факт, что употреблять в пищу «лучшего друга человека» в сорока четырех штатах считается совершенно законным, это такое же табу, как и съесть мясо своего лучшего друга-человека. Даже самые отчаянные мясоеды не станут есть собак. Телеведущий и шеф-повар Гордон Рамси может изображать из себя настоящего мачо, героя телерекламы, но вы никогда не увидите щенка, высовывающегося у него из кастрюли. Однажды он обмолвился, что, если его дети станут вегетарианцами, он посадит их на электрический стул, а мне интересно, как бы он отреагировал, если бы они зажарили свою собственную собаку?

Собаки — чудесные существа, а во многом и просто уникальные. Но их интеллектуальные и экспериментальные возможности не удивляют, ведь этого от них и ждут. Свиньи весьма умны и эмоциональны в любом смысле этих слов. Они, конечно, не сумеют вспрыгнуть на крышу «Вольво», но могут приносить предметы, бегать и играть, быть озорными и непослушными и платить преданностью и любовью. Почему бы им не начать сворачиваться калачиком у огня? Почему бы и их не перестать помешивать на огне?

Наше табу на употребление в пищу собак, может, и говорит кое-что о собаках, но гораздо больше о нас самих.

Французы, которые любят своих собак, иногда едят своих лошадей.

Испанцы, которые любят своих лошадей, иногда едят своих коров.

Индийцы, которые любят своих коров, иногда едят своих собак.

Сюда подходят слова из «Скотного двора» Джорджа Оруэлла, хотя они были сказаны совершенно по другому поводу: «Все животные равны, но некоторые животные равнее других». Такая избирательная защита вовсе не закон природы; идет она от тех историй, которые мы сочиняем за нее.

Итак, кто прав? Каковы должны быть причины для исключения собачатины из меню? Мы, присвоившие себе право выбора плотоядные животные, предлагаем: «Не ешьте животных-друзей».

Но собак и не держат в качестве домашних питомцев в тех местах, где их едят. А как же наши соседи, вообще не имеющие домашних животных? Есть ли у нас право протестовать, если они приготовят на ужин собаку?