Миасская долина

Радиорепортер, которому Юрий помог донести до машины магнитофон, вытирая потный лоб, сказал:

— Спасибо за услугу! Больше всего я боялся, что не хватит пленки.

— Хватило? — осведомился Юрий.

— Тютелька в тютельку. Хорошо, что я не растерялся и выключил магнитофон, когда начался галдеж. Минут пять записи спас. Находчивость у нас первое дело. Секунды решают… — И, уже не обращая внимания на Юрия, отрешенно забормотал: — Кашель у Котова я вырежу, пустяки, а вот с мэмэканием придется повозиться…

Юрию хотелось опросить, каким образом будет вырезаться кашель у Котова, но не решился — слишком сосредоточенный вид был у радиорепортера, словно для него больше ничего на белом свете не существовало, кроме лежавшей в коробке пленки с записями.

«Секунды решают! — размышлял Юрий, возвращаясь в цех. — Тоже работенка — будь здоров. Все надо предусмотреть, все предвидеть, рассчитать…»

Мог ли Юра думать, что через несколько минут и ему придется проявить всю свою находчивость, считать секунды и все предвидеть? На колошниковой площадке Сомова ждала неприятность, и виновницей ее была та самая Катя Солодовникова, которая жарче всех ратовала за бригаду коммунистического труда и первой подписала коммунистическое обязательство.

Катя поднялась на площадку в особенном, приподнятом, если можно так выразиться, драчливом настроении. С нею всегда бывало такое после бурных рабочих собраний — хотелось всему миру доказать, что она, Катя, превосходная крановщица и уж по ее вине заливщики не будут получать «сметану».

Усевшись в жесткое кресло завалочного крана, Катя щелкнула контроллером и лихо покатила в другой конец колошникового зала, где стояли бадьи с чушками чугуна, чугунного лома, кокса и известняка. Подцепив бадью с шихтой на крюк подъемника, Катя привезла ее к загрузочному окну вагранки. Прищуря глаз, нацелилась и вдвинула бадью в дымное, просвеченное искрами, нутро. Затем тронула контроллер. Трос на барабане лебедки стал разматываться, и конусообразное дно бадьи отошло вниз. В открывшийся промежуток с грохотом повалилась шихта.

Бадья устроена не просто. Дно у нее похоже на стальной гриб, перевернутый вверх длинной ножкой. Конец ножки изогнут в петлю, на нее и нацепляется крюк крановой лебедки. Нужно было вывалить груз — крановщица включала мотор лебедки, трос разматывался, крюк приспускался вниз и гриб-конус открывал выход шихте. Кончалась выгрузка — крановщица подтягивала трос, и конус плотно прилегал к нижней кромке бадьи.

Разгрузив бадью, Катя хотела подтянуть конус на место. Но ошиблась, и лебедка, вместо того чтобы сматывать трос, распустила его еще больше. А потом в одно неуловимое мгновение случилось непоправимое: конус уперся в стенку вагранки, и крюк выскользнул из петли. Он свободно, маятником, закачался из стороны в сторону, а конус, поматывая длинной ножкой, тяжелый, литой, исчез в темноте.

В первое мгновение Кате стало только досадно: вот так ерундистика! Придется повозиться, пока снова подцепишь… Она приспустила трос до уровня шихты, где лежал конус, и стала поднимать и опускать крюк, стараясь посадить на место. Крюк скользил вокруг да около и никак не хотел ложиться в петлю.

Шихтарь Казымов заметил поединок Кати с непокорным крюком. Волоча за собой звонко щелкающую лопату, он, косолапя, подошел к завалочному окну. Молча стал помогать Кате, направляя трос лопатой, но все равно ничего не получалось.

— Катерина, слушь-ка! Не взять. Позовем-ка мастера!

Катя замотала головой: не хватало еще этой стыдобушки!

Но Юрий уже сам поднялся на колошниковую площадку. Катины манипуляции у завалочного окна сразу привлекали внимание. Он ринулся к вагранке. В дымном мраке, точно якорь корабля, лежал конус с задранной вверх ножкой.

— Давно упустила? — спросил Юрий.

Катя молчала. Все произошло так внезапно и быстро, что она не могла даже сообразить, когда случилась беда — минуту или час тому назад.

— Должно, минут пять прошло, — ответил за нее Казымов.

— Юра, но как же так? — заговорила, наконец, Катя. — Неужели там останется? Пятьсот монет стоит…

— Нет, брат, тут не монетами пахнет, — сказал Юрий, хотя Катя никак не могла быть ему братом. — Тут, брат, козла в вагранку посадить можно. Вот что!

В тех книгах, которые он изучал год тому назад в техникуме, ничего не говорилось о подобных случаях. Видимо, конус не полагалось ронять в вагранку. Не полагалось, а он все-таки лежал там, и ему, мастеру, надо было что-то предпринять. Он еще не знал, что предпримет, но волнение уже охватило все его тело, охватило с головы до пят. Там, внизу, лежат не конус, нет! Там лежали Опасность, Смелость, Риск, тесно слитые в один чугунный конус. Юре казалось, что это с ними он бессознательно ждал встречи все последние годы и вот — встретился!

— Останови воздух! — приказал он Казымову, и тот побежал к воздуходувке.

Через минуту могучий ток воздуха, нагнетаемого насосами в вагранку, прекратился. Стало тихо. Юрий еще раз заглянул в колодец. Конус лежал недалеко, самое большее — в двух метрах от окна. Огня внизу не было видно, только клочковатый серый дым клубился около стенок.