Мятеж

Признаться, мы все ждали худого конца. И как его было не ждать? Если уж так легко сорвали митинг и не возобновили его, если уж так легко взяли нас и посадили, - отчего ж и не кончить нас столь же легко. Мы всецело у них в руках. Мы - да еще десяток в штадиве - единственное им препятствие на пути к становлению с в о е й власти... В чем же дело? Отчего не предположить что нас выведут и расстреляют. Разве сами мы, подняв восстание, где-нибудь в белогвардейском стане и захватив белую головку, не можем вгорячах "послать ее в штаб Духонина"? Конечно, можем. А тут еще такая необузданно дикая толпа. И никаких принципов. Никакого, по существу, руководства. Отчего не предположить? И мы ждали. Сам собою угас, прекратился разговор. Наши соседи тоже притихли - верно, думали о том же, что и мы, того же ждали... В каморке мертвая тишь. Чернел, сгущался полумрак. Я придвинулся к окошку, снял сапоги, протянулся, примостился и, по привычке, вытащил клочок бумаги, вкривь и вкось начал записывать свои мысли в столь необычном состоянии. Я не видел строк, писал наугад. Но хотелось записать именно т е п е р ь, в самый этот редкостный момент жизни...

Так прошло часа два... Вдруг за дверью, в коридоре какая-то возня. Слышно, как быстро подошли к нашей каморке несколько человек и о чем-то заговорили со стражей, - нас оберегали двое с винтовками, стоявшие за дверью. Не то спрашивали, не то уговаривали, не то бранились, - не разберешь. И тут же завизжала, растворилась тяжелая дверь. Чужой голос зычно рявкнул во тьму каморки:

- Здесь Фурманов?

Мы замерли. Насторожили уши. Сразу у меня словно оторвалось сердце и упало. Во рту будто полили холодными мятными каплями, дрогнула и задергалась нижняя губа судорогой, как электрическим током, дернуло ноги и руки, взгляд застыл и впился в дверь, откуда рявкнул голос, - все тело напряглось, застыло, окаменело.

Мы промолчали. А зычный голос снова:

- Фурманов здесь?

- Здесь, - отвечаю ему из темного угла и голосу стараюсь придать здоровую, крепкую бодрость.

- Выходи...

- Куда?

- Выходи.

- Я босой.

- Все равно - выходи босой...

И вдруг нам всем стало ясно:

"Уводят расстреливать!"

Я на прощанье друзьям:

- Ведут кончать... Прощайте, ребята.

- Ну, что ты... это, верно, на допрос... - успокоил было Мамелюк. И Бочаров и Кравчук что-то шепнули утешительное, а слабонервный Пацынко дрожал и в смертельном ужасе ни слова не мог выговорить, только прижался к стене и как-то странно, страшно глядел оттуда прямо мне в лицо, будто говорил: "Кончено... А за тобой и меня поведут..."

Но что же делать, что делать?

Я сжал руку первому Мамелюку:

- Прощай...

А в голове молнией мысль:

"Умереть надо хорошо... Надо умереть не трусом... Но как не хочется, о, как не хочется умирать..."

- Я не пойду, - вдруг заявил я им неожиданно для себя самого. Приведите кого-нибудь из членов боеревкома - с ним пойду, а с вами без него не пойду...

Но в эту минуту произошло что-то странное. Мы видим, как эти пришедшие, что столпились в просвете дверей, занервничали, заторопились, не стоят на месте... И вдруг они опрометью кинулись из каземата... Мы ничего не понимали... А к дверям уж кто-то торопился, мы слышали чьи-то новые шаги...

- Ба, Муратов...

Он мигом сорвал с носа пенсне, быстро проговорил:

- Товарищи, мы вас сейчас освободим.

- Как?.. Муратов... Как освободим?

- Так вот, сейчас выпустим...

Мы слушаем и не верим тому, что слышим.

- Каким образом, Муратов? Скажи!

- Потом, потом...

И он заторопился, ушел за дверь, а через минуту вернулся снова. Под стражей нас вывели из каморки и повели в помещение боесовета. Боесовет заседал в полном составе.

- Пожалуйте с нами на заседанье, - нагло улыбаясь, заявил Чеусов.

Мы все еще путем ничего не понимали. Но решили держаться с достоинством:

- Какое заседанье? О чем нам совещаться?

- А, видите ли, это просто недоразумение... Вы извините, что так с вами вышло... Боесовет совершенно этого не знал и сразу не мог приостановить, но вот... видите... как только он обсудил - он тотчас же вас и выпустил... Вы извините, это просто недоразумение...

Мы ему ни слова в ответ. Мы еще в те минуты ничего не знали толком, как и почему нас освободили, мы это узнали только позже, у себя, в штадиве.

- Посовещаться надо относительно того, какой теперь власти оставаться в области.

- Отлично...

И мы уселись все за широкий стол. Они всю левую заняли часть, мы правую, а посередине - "представители комитета партии".

Открылось заседание.