Мятеж

Батальону 27-го полка выступать из Верного надо было 20-го, через два-три дня. Мы уже 17-го, вчера, нащупали почву: пойдет или не пойдет? Собрания общего не созывали, решили его отложить еще на денек, чтоб было ближе к сроку выступления. Но настроение в общем и без того было ясное:

- Не пойдет!

На сегодня, 18-го, это свое предположение мы проверяем на общебатальонном собрании. Вот они, те же казармы, те же лица, теперь уж так близко знакомые, та же грязь, и вонь, и брань кругом, - все по-старому, как будто и не было недели буйного мятежа.

И даже мы явились чуть ли не в том же составе: Белов, я, Кравчук. Только нет Бочарова.

Настроение... Э, да и настроение нашей аудитории мало чем отличается от того, что было в памятный вечер, накануне восстания: так же нам прямо не глядя в лицо, отмачивают грозную и грязную брань, покрикивают, будто промеж себя, но чтоб и мы слышали:

- Шляются, свол...лч... чего ходют? Все равно не пойдем никуда... Наемная шкура... Свол...ч...

Мы на самодельной трибуне, один за другим, выступаем, убеждая, и видим, что убежденья, уверенья наши ни к чему:

- Все равно, не пойдем, что ни говори...

- Товарищи, но мы же договорились...

- Мало ли что...

- Как "мало ли что", - вы же сами заявили в крепости, что готовы подчиняться приказам центра... И готовы на переброску...

- Ничего никто не говорил... Сам болтал...

- Да вы же согласились... голосовали... и ваши представители теперь работают с нами; они вот тоже скажут, что и мы...

Оглядываемся кругом, - под руками ни одного "представителя": Петров, правда, и вовсе не явился, а Чеусов куда-то дипломатично исчез, чтобы не выступать в роли "защитника власти". Мы отбиваемся снова:

- Что ж получается, товарищи, сегодня как будто договорились, а назавтра - вверх дном? Да где это видано, чтобы так? И как после этого будет нам верить Ташкент?

- На што нам Ташкент?

- Да кем же власть-то будет поддерживаться? Как нас утвердит? И что вы, товарищи, - или опять все разговоры начинать сначала?

- Нам Ташкент не нужен! - крикнул с нар знакомый голос, но чей он никак не вспомнить. - Что Ташкент! Может, мы Сибири хотим подчиняться. А может, и никому не хотим...

Видим, дело на худо пошло.

Подпустили было говорить одного из командиров, а ему - крики встречу словно камни в голову:

- И ты за "них", подлец...

- Продался, сукин сын!

Настроенье против нас. Это несомненно.

Вперебой вскрикивали злые голоса:

- Не надо нам вашего коммунизму... Да здравствует Советская власть... не такая, а без жидва, без киргизы... наша, хлеборобная...

- Уходи, наговорил... Пока шапку не сшибли...

- Подождем, когда двадцать шестой придет...

- Чего вам ждать, товарищи, - взываем мы. - Чего ждать, когда отправка назначена побатальонно...

- Не надо в батальоны - всем полком пойдем...

- Это невозможно...

- А вот увидим, возможно ли, - спрашивать не станем... Полк подойдет, мы и сами с ним договоримся...

У батальона уж готова была на этот счет своя особая резолюция: не выступать!

Стоит ли дальше говорить? Не ясна ли до дна обстановка? Разговор длится уж скоро три часа. Хватит. Переглядываемся молча. Понимаем друг друга. Закрываем собрание. Уезжаем.

И снова верхами, от казарм к штадиву. Обсуждали на ходу положение. Разговаривать дальше - бессмысленно. Надо действовать: немедленно и решительно. Тут оттяжка, промедление - прямо против нас. Так что же выбрать? Как поступить?

От Бочарова нет еще никаких значительных донесений. Он, надо быть, из 4-го проехал в 26-й, дальше по пути. А ведь 4-й кавалерийский остановился вовсе недалеко, в Карасуке: что-то 23 - 25 верст от Верного... Туда и надо держать равнение. Немедля надо вводить полк, громить мятежников. Это единственный выход. Но есть сомнения.

Прежде всего, наш налет явится сигналом к вооруженному сопротивлению, к восстанию окрестных сел, деревень, особенно же в случае неудачной для нас схватки, в случае поражения.

Во-вторых, можем ли мы уж так твердо, уверенно полагаться на этот самый полк? Знаем ли мы его достаточно? Не разложится ли и сам он, придя с мятежниками в соприкосновенье, ощутив некоторые "общие" вопросы? Правда, он лучше, надежней других частей. Правда и то, что ввести его непосредственно в действие - почти безопасно. Но разрешить переговоры, сношения полков, совместные обсуждения - это верный путь нашей гибели, этого не надо допускать ни в коем случае: общение с мятежниками, безусловно, погубит нестойкую массу 4-го полка. Затем начали распространяться какие-то бумажонки, - в них речь про трибунал, про особотдел, про Советскую власть вообще. Хоть прямо говорить обо многом и остерегаются, зато намекают довольно прозрачно.

Вот одна такая бумага-прокламация. У нее странное название, да и содержание тоже странное.

ЦАРСКИЙ ГОРШОЧЕК

Вот воняет, вот смердит. Но что воняет, что смердит, про то никто не говорит, потому что, значит, все боятся, так как царский. А монархисты самый запах его смакуют...

Царя убрали, царицу убрали, придворную челядь тоже убрали, а царский горшок остался и воняет по всей Советской России. Срам, товарищи. Позор, свободные граждане.