Мятеж

Батальону 27-го полка выступать из Верного надо было 20-го, через два-три дня. Мы уже 17-го, вчера, нащупали почву: пойдет или не пойдет? Собрания общего не созывали, решили его отложить еще на денек, чтоб было ближе к сроку выступления. Но настроение в общем и без того было ясное:

— Не пойдет!

На сегодня, 18-го, это свое предположение мы проверяем на общебатальонном собрании. Вот они, те же казармы, те же лица, теперь уж так близко знакомые, та же грязь, и вонь, и брань кругом, — все по-старому, как будто и не было недели буйного мятежа.

И даже мы явились чуть ли не в том же составе: Белов, я, Кравчук. Только нет Бочарова.

Настроение… Э, да и настроение нашей аудитории мало чем отличается от того, что было в памятный вечер, накануне восстания: так же нам прямо не глядя в лицо, отмачивают грозную и грязную брань, покрикивают, будто промеж себя, но чтоб и мы слышали:

— Шляются, свол…лч… чего ходют? Все равно не пойдем никуда… Наемная шкура… Свол…ч…

Мы на самодельной трибуне, один за другим, выступаем, убеждая, и видим, что убежденья, уверенья наши ни к чему:

— Все равно, не пойдем, что ни говори…

— Товарищи, но мы же договорились…

— Мало ли что…

— Как «мало ли что», — вы же сами заявили в крепости, что готовы подчиняться приказам центра… И готовы на переброску…

— Ничего никто не говорил… Сам болтал…

— Да вы же согласились… голосовали… и ваши представители теперь работают с нами; они вот тоже скажут, что и мы…

Оглядываемся кругом, — под руками ни одного «представителя»: Петров, правда, и вовсе не явился, а Чеусов куда-то дипломатично исчез, чтобы не выступать в роли «защитника власти». Мы отбиваемся снова:

— Что ж получается, товарищи, сегодня как будто договорились, а назавтра — вверх дном? Да где это видано, чтобы так? И как после этого будет нам верить Ташкент?

— На што нам Ташкент?

— Да кем же власть-то будет поддерживаться? Как нас утвердит? И что вы, товарищи, — или опять все разговоры начинать сначала?

— Нам Ташкент не нужен! — крикнул с нар знакомый голос, но чей он никак не вспомнить. — Что Ташкент! Может, мы Сибири хотим подчиняться. А может, и никому не хотим…

Видим, дело на худо пошло.

Подпустили было говорить одного из командиров, а ему — крики встречу словно камни в голову:

— И ты за «них», подлец…

— Продался, сукин сын!

Настроенье против нас. Это несомненно.

Вперебой вскрикивали злые голоса:

— Не надо нам вашего коммунизму… Да здравствует Советская власть… не такая, а без жидва, без киргизы… наша, хлеборобная…

— Уходи, наговорил… Пока шапку не сшибли…

— Подождем, когда двадцать шестой придет…

— Чего вам ждать, товарищи, — взываем мы. — Чего ждать, когда отправка назначена побатальонно…

— Не надо в батальоны — всем полком пойдем…

— Это невозможно…

— А вот увидим, возможно ли, — спрашивать не станем… Полк подойдет, мы и сами с ним договоримся…

У батальона уж готова была на этот счет своя особая резолюция: не выступать!

Стоит ли дальше говорить? Не ясна ли до дна обстановка? Разговор длится уж скоро три часа. Хватит. Переглядываемся молча. Понимаем друг друга. Закрываем собрание. Уезжаем.

И снова верхами, от казарм к штадиву. Обсуждали на ходу положение. Разговаривать дальше — бессмысленно. Надо действовать: немедленно и решительно. Тут оттяжка, промедление — прямо против нас. Так что же выбрать? Как поступить?

От Бочарова нет еще никаких значительных донесений. Он, надо быть, из 4-го проехал в 26-й, дальше по пути. А ведь 4-й кавалерийский остановился вовсе недалеко, в Карасуке: что-то 23–25 верст от Верного… Туда и надо держать равнение. Немедля надо вводить полк, громить мятежников. Это единственный выход. Но есть сомнения.

Прежде всего, наш налет явится сигналом к вооруженному сопротивлению, к восстанию окрестных сел, деревень, особенно же в случае неудачной для нас схватки, в случае поражения.

Во-вторых, можем ли мы уж так твердо, уверенно полагаться на этот самый полк? Знаем ли мы его достаточно? Не разложится ли и сам он, придя с мятежниками в соприкосновенье, ощутив некоторые «общие» вопросы? Правда, он лучше, надежней других частей. Правда и то, что ввести его непосредственно в действие — почти безопасно. Но разрешить переговоры, сношения полков, совместные обсуждения — это верный путь нашей гибели, этого не надо допускать ни в коем случае: общение с мятежниками, безусловно, погубит нестойкую массу 4-го полка. Затем начали распространяться какие-то бумажонки, — в них речь про трибунал, про особотдел, про Советскую власть вообще. Хоть прямо говорить обо многом и остерегаются, зато намекают довольно прозрачно.

Вот одна такая бумага-прокламация. У нее странное название, да и содержание тоже странное.