Мятеж

Ли Хон Ки считал себя музыкантом, играющим на арфе не просто космических, но вселенских масштабов. Арфа эта почему-то выглядела как плохо надутый футбольный мяч, но подобное снижение пафоса Ли Хон Ки ничуть не смущало.

А вот что его всё-таки смущало, так это происходящее на доске.

За последние пять ходов над гобаном[148] дважды случалась ко-позиция, и такими темпами Чо Ин Сон опять сведёт всё к ничьей, уже второй раз за вахту, а это было противно всякому истинному ценителю игры в падук. Временами Чо Ин Сон начинал говорить своими камнями так, будто его несчастный третий чи равнялся как минимум какому-то из низших пинов, но в остальное время ему то ли было скучно играть с таким дураком, как Ли Хон Ки, либо просто не оставалось другого способа убить время на дежурстве.

Даже согласие играть на нетрадиционном одиннадцатирядном гобане (ну, да, у Ли Хон Ки имелась слабость к цифре 120, что уж там[149]) было в своё время брошено как-то походя, мол, всё равно.

И Ли Хон Ки с тех пор снедало подозрение, что сопернику было действительно всё равно.

Вот и сейчас, Ли Хон Ки сверлил взглядом седьмую линию, где сделанный Чо Ин Соном ещё в фусэки диагональный ход до сих пор мозолил Ли Хон Ки глаза. Борьба за влияние там до сих пор оставалась неочевидной, и все эти пасы и ко-позиции сводились к тому, что один противник ехидно ждал, когда второй ринется, наконец, реализовывать своё синтэ и тут же — как пить дать — погорит в ёсэ. А иначе ждёт его опять же ехидная, но уже ничья, символ кукиша перед носом.

Ли Хон Ки вздохнул и снова спасовал, осторожно отодвигая гобан в сторону. Камни с лёгким перезвоном принялись болтаться на подвесках. Не иметь возможности сидеть к противнику лицом — с этим приходилось мириться, Чо Ин Сон был оператором бакена 62 на другом конце Цепи, они вообще ни разу не виделись вживую и вряд ли когда увидятся.

Так, надо выбросить падук из головы и сосредоточиться на работе.

Ли Хон Ки поднялся из кресла, сделал пару размашистых движений локтями, подумал, и сделал музыку громче.

Звучала Вторая симфония Густава Малера, пятая часть. Ли Хон Ки всегда до мурашек пробирало, когда наступало время вступить хору.

«Верь, моё сердце, о верь, ничто для тебя не потеряно!»

Музыкальный оргазм.

Считалось, что великий и, увы, недооценённый при жизни террианский композитор сам принял участие в написании оды к финалу. Впрочем, так ли это было важно, главным в этой музыке было то, с какой лёгкостью Малер развивает и комбинирует в своей симфонии множество музыкальных аллюзий — от органных прелюдий Баха по современный ему авангард. Наслаждаться звучанием этого гимна Воскресению можно было бесконечно, оно было как горная река, бурная, сверкающая брызгами капель под лучами светила, торжествующая собственное возрождение ранней весной.

Невероятная сила.

Музыка стихла, и Ли Хон Ки поспешил остановить плейлист. Финал Второй всегда требовал сделать после себя небольшой антракт, чтобы не портить впечатление от менее значимых вещей. После триумфа валторн под сводами операционного зала воцарилась гробовая тишина, и только перезвон маркеров состояния да шуршание климатизаторов слегка колебали недвижимый воздух.

Маркеры третьи сутки кряду пели в диссонанс, всё не находя должного музыкального разрешения. Сплошные септимы и секунды, тревожные, режущие слух. Ли Хон Ки возмущённо посмотрел на дальний край гемисферы, где всё кипела, не желая успокаиваться, какая-то малоинтересная ему возня.

Всё началось с заунывного соль-диез-минора, когда мембраны Цепи приняли на себя отголоски каскада сверхновых на латеральной границе Плеяд, где ещё вчера как будто не было подходящих звёзд. Что бы ни было тому причиной, но на этом безобразие не закончилось, не успел Ли Хон Ки погасить полтора десятка опасных модальностей, как волчьей квинтой заголосило по ту сторону Ворот Танно всё-таки нарвавшееся на огневой контакт Лидийское крыло контр-адмирала Финнеана.

Здесь было ещё сложнее, хоть эксаватты, поступающие через границу файервола, и были в этот раз на шесть порядков слабее. Гладкие решения чистого энерговыделения — это одно, важно было лишь не попадать с ними в резонанс, в то время как хаотичная работа первторангов по горизонту могла в любой момент привести к возбуждению высших гармоник, приходилось постоянно следить за фазированием решёток[150], не говоря уже о том, чтобы держать про запас сотню-другую эксаджоулей для перенормировки направляющих.

Это всё ужасно выбивало из настроя, а звучало в гравидиапазоне так, будто кто-то нарочно хотел свести Ли Хон Ки с ума кошачьим концертом.

Пришлось звук уменьшить до минимума, а идентификацию тревожных сигналов переложить на цветовые гаммы, которые хоть и беспокоили своими багрово-красными тонами и грязной палитрой, но во всяком случае не мешали работать.

Работы между тем всё прибавлялось.