«Мятеж (Командарм). Жестокость. Испытательный срок. Последняя кража» (сборник)

И от себя внес серьезную идею. Он залезет в форточку вот с этой веревкой, что у него уже давно припасена под козлами, подвесит аптекаря на какой-нибудь крюк или гвоздь. И тогда уж комар носу не подточит: понятно будет, что аптекарь сам удавился.

Шитиков потребовал только, чтобы братья ему вперед уплатили за эту работу очень крупную сумму.

- Верить на слово по теперешнему времени никому нельзя, - вздохнул Шитиков. - Больно много развелось плутов и бессовестных людей. Многие, даже образованные люди прямо как бандиты действуют. Даже хуже других бандитов и мазуриков...

Братья тут же уплатили Шитикову. И он так ловко обделал это поручение, что можно было только удивиться. Он, как змея, пролез в узкую форточку, куда, казалось, и голову не просунет нормальный человек. И вылез с фотоаппаратом. Но отдать аппарат братьям он, однако, наотрез отказался. Он стыдил их, когда они требовали фотоаппарат, напоминал им, что они так же, как и он, христиане и что господь их обязательно покарает за жадность.

- А окромя того, - в заключение погрозил братьям Шитиков, - мне моя жизнь тоже не дорогая. Я в случае чего и повиниться могу. Могу поехать в губрозыск и повиниться. Кто я такой? Я человек темный. Извозчик. А вы все-таки люди образованные - фармазоны. Лекарства составляете, людей травите...

И с этими словами извозчик уехал к себе на Извозчичью гору. Но прожил он после этих слов только сутки.

Через сутки он был убит.

Все ясно, что касается убийства аптекаря. Остается только выяснить, кто убил извозчика Елизара Шишкова.

Братья Фриневы отказываются говорить об этом. Старший брат, Борис, сознался как будто во всем, рассказал в подробностях, как они отравили аптекаря, но об убийстве извозчика он, вот истинный Христос, ничего не знает.

А младший брат, Григорий, что сейчас сидит перед Журом, держит себя так, словно он и в отравлении аптекаря не принимал никакого участия.

- Поклеп, все поклеп на меня, - говорит он одно и то же, мотая лысой головой.

Жур, однако, терпелив. Даже излишне терпелив, как кажется Зайцеву.

- Григорий Митрофанович, - смотрит Жур почти жалостливо на младшего Фринева, - мы же с вами разговариваем не первый день. Зачем мы понапрасну время расходуем? Ведь все же главное и так ясно. А что не ясно, мы все равно выясним. Мы для этого тут работаем. А вы, честное слово, как дурака валяете. Брат у вас умнее...

- Ему и полагается, - пробует пошутить Григорий Фринев. - Он старший брат.

- Ну, скажите, если можете, откровенно, - просит Жур, - кто кому сильнее надоел: вы мне или я вам? Ведь вы же который день повторяете одни и те же слова...

- А что же еще повторять, если натуральный поклеп? - вскидывает на Жура оловянные глаза младший Фринев.

- Я бы его сейчас прямо сразу стукнул, - вспыхивает Зайцев, когда арестованного уводят обратно в камеру. - Он - вы же сами видите - просто играет у вас на нервах, как на гитаре.

Жур улыбается.

- Я же говорил вам, ребята, надо укреплять нервную систему. Нервы еще потребуются. Время такое, что нервы потребуются. Надолго еще потребуются. У нас нервы должны быть всегда вот какие...

Жур сжимает в кулак длинные, сильные пальцы левой руки. Правая у него еще на перевязи.

- Все равно, - пылает в красивых рыжих волосах голова Зайцева, - все равно таких, как эти Фриневы, по-моему, надо кончать всеми способами. Прямо немедленно кончать...

- Это как же? - опять улыбается Жур. Ему, видимо, нравится страстность Зайцева. - Как же ты, Серега, предлагаешь их кончать? Вот так же, как они кончали аптекаря?

- Хотя бы. Убийство за убийство. Я бы даже и разбираться не стал...

- Видишь, Серега, - трогает его за колено Жур, - это вот они, Фриневы, не разбирались. Они хапуги, жулики, воры и убийцы. А мы представляем здесь наше государство. Оно нас обязало разбираться. И оно обязано и нас наказывать, если мы плохо разбираемся...

- Но ведь сказано: карающий меч революции, - напоминает Зайцев.

"Он начитанный", - уважительно смотрит на Зайцева Егоров. Но Егорова сейчас, откровенно говоря, не сильно интересует этот разговор. Он хотел бы сегодня пораньше уйти - отнести домой получку. Ох, наверно, будет рада Катя!

- Меч, ведь он очень острый, Серега, - ходит по узенькой своей комнатке Жур. - Особенно если он карающий. С ним требуется большая осторожность. Очень большая осторожность. Нам наша партия на это прямо указывает...

- Но партия не указывает, что надо нюнькаться со всякими отравителями, - возражает Зайцев. - Когда я еще хотел поступить в уголовный розыск, у меня было такое представление, что здесь сразу кончают. Берут и сразу в случае чего... кончают...

- Тогда ты ошибся, Зайцев, - вдруг останавливается Жур и смотрит на Зайцева в упор. Лицо у Жура становится каменным. - Тогда тебе всего лучше было пойти в палачи...

Эти слова ошеломляют Зайцева. И может быть, даже выражение лица Жура пугает. Зайцев молчит, опускает глаза. Потом внезапно усмехается.

- Ну, вы тоже скажете, товарищ Жур!

И Жур, должно, быть, чувствует, что перехватил.