Мятежная совесть

В большие праздники в ухаживании за военными преступниками с американцами состязался Бонн. Некоторые министерства (например, по «общегерманским вопросам») за счет населения присылали в тюрьму для военных преступников тысячи посылок. В них непременно вкладывали открытки с «сердечным приветом от федерального канцлера доктора Аденауэра». А не тот ли канцлер Аденауэр заявлял, что военные преступники – «опасные для общества убийцы»?! Теперь он передавал им приветы, присылал кофе и гусиное сало. Ландсбергских детей заставляли петь и плясать перед этими «опасными для общества убийцами». Социал-демократический бургомистр на каждом таком празднике торжественно объявлял, будто в глазах немецкого народа военные преступники – это военнопленные. Толстый аптекарь подтверждал его слова от имени Красного Креста. Эсэсовских убийц развлекали и артисты. Даже госпожа профессор Элли Нэй несколько раз играла перед военными преступниками. Эсэсовский генерал Франк благодарил ее в таких душещипательных выражениях, что седовласая артистка прослезилась. Жалуясь на свою судьбу, он закончил словами:

– Навеки прокляты! – как бы намекая на один из романов Джеймса Джонса.

Он «забыл» о тех, кого сам отправил в вечность.

Однажды австрийский оркестр из Зальцбурга исполнил «Баденвейлеровский марш». Раньше его разрешалось исполнять только в присутствии Гитлера. Что ж, в Ландсберге он прозвучал символично: здесь витал дух Гитлера. Военные преступники бесновались от восторга. Американцы торжествовали.

На рождество, как всегда во время больших церковных праздников, появилось объявление: «17.00 – выдача подарков от лютеранского комитета вспомоществования». И под этим подчеркнутая приписка: «Только для осужденных военных». В Ландсбергской тюрьме для военных преступников метка заключенных «ВП» (военный преступник) постепенно превращалась в «ВО» (военноосужденный). Информационный бюллетень «Пароле» печатал по этому поводу целые трактаты. Без различия – атеист ли, христианин ли – церковь раздавала подарки всем поджигателям войны, а они злорадствовали, глядя на «красных» защитников мира.

Последствия таких односторонних симпатий церкви вскоре сказались. На «политических» набрасывались даже во время богослужения:

– Что нужно здесь этой швали с Востока?!

Военные преступники видели в церкви свою вотчину и, к сожалению, не ошибались. Я пожаловался пастору на их поведение. Но он не пожелал вмешиваться в «личные ссоры». Я заявил пастору, что церковь оправдывает свое существование до тех пор, пока люди хотят посещать ее. Я против политического злоупотребления религиозными чувствами.

Из политических заключенных лучше других держались чехи и поляки. Немцев с их расколотым на две части отечеством легче было настроить против ГДР. Американцы ловко использовали авторитет продажных генералов. По их примеру некоторые «политические» предпочитали выгоды и преимущества в тюрьме верности родине и своим былым прогрессивным воззрениям. Самым гнусным представителем породы ренегатов оказался бывший студент Берлинского университета имени Гумбольдта Андреа Андреас. В Советском Союзе его осудили как эсэсовца. Он притворился раскаявшимся и прозревшим и сумел добиться некоторых преимуществ. В Ландсберге он вдруг стал истым богомольцем. Желая выслужиться, Андреас заявил, будто знает меня по выступлениям в советских лагерях военнопленных. Я во всеуслышание назвал его «завравшимся мальчишкой».

На следующий день ко мне пришел пастор – вступиться за черную душу своего верного прихожанина. В церкви Андреас всегда сидел на передней скамье и радовал священника невинным взглядом. Рядом с ним обычно располагался эсэсовец доктор Зандбергер. Когда в церкви травили заключенных с Востока, никто и не думал их защищать. Но вот за друга американцев и доносчика пастор Леттенмайер охотно вступился. Им руководили только политические соображения. Теперь я понял это.

Генералитет высоко ценил всех ренегатов. Нацистские генералы охотно приглашали на кофе молодых предателей даже с уголовным прошлым. Зато старого сослуживца, который извлек из прошлого урок, они предали анафеме.