Мятежник

— Черт, именно, — Траслоу теперь вытянулся по струнке, с руками, неуклюже прижатыми к груди, как если бы изображал положение в гробу своей возлюбленной Эмили.

— Мы с Эмили не были обвенчаны должным образом, — признался он Старбаку. — Она сбежала со мной за год до того, как я стал солдатом. Мне было всего шестнадцать, а ей ни днем больше, но она уже была замужем. Мы поступили неправильно и оба это знали, но вроде как не могли ничего с собой поделать.

В его глазах выступили слезы, и Старбак внезапно почувствовал, что рад узнать, что этот грубый человек когда-то повел себя так же глупо, как и Старбак не так давно.

— Я любил ее, — продолжал Траслоу, — вот в чем правда, хотя пастор Митчелл не повенчал нас, потому что сказал, что мы грешники.

— Уверен, он не имел права вас судить, — серьезно сказал Старбак.

— Думаю, имел. Его работа в том и заключается, чтобы нас судить. Для чего ж еще нужен проповедник, как не учить нас правильно себя вести? Я не жалуюсь, но Господь наказал нас, мистер Старбак. Только один наш ребенок выжил, и она разбила наши сердца, а теперь Эмили умерла, и я остался один. Бог не шутит, мистер Старбак.

Внезапно и совершенно неожиданно Старбак ощутил невероятный прилив сочувствия к этому неуклюжему и твердому человеку с непростым характером, стоящему в неловкой позе возле могилы, которую, должно быть, выкопал своими руками.

Или, может быть, ему помогал Ропер, или один из других беглецов, что жили в этой высокой долине вдали от взоров судей и сборщиков налогов, заразивших своим присутствием низменности. И к тому же в Рождество. Старбак представил, как он, прихрамывая, тащит тело по снегу и бросает его в холодную могилу.

— Мы не были обвенчаны должным образом, и ее не похоронили должным образом, ни один Божий человек не навестил ее, и я хочу, чтобы ты именно это для нее и сделал. Скажешь нужные слова, мистер Старбак. Скажи их для Эмили, потому что если ты произнесешь нужные слова, Господь заберет ее к себе.

— Уверен, так он и сделает, — в этот момент Старбак чувствовал себя на редкость неловко.

— Так скажи их, — теперь в голосе Томаса Траслоу не слышались никакие ноты насилия, лишь ужасная уязвимость.

На маленькой поляне воцарилась тишина. На землю легли длинные вечерние тени. «Боже милостивый, — думал Старбак, — но я же недостоин, совсем недостоин. Господь не услышит меня, грешника, но разве не все мы грешники?»

И правда, конечно, была в том, что Господь уже услышал молитву Томаса Траслоу, так как страдания Траслоу были гораздо красноречивее любой литании, которую могло подсказать Старбаку его образование.

И все же Траслоу нуждался в успокоительном ритуале, в древних, с любовью произнесенных словах, и Старбак крепко сжал книгу, закрыл глаза и поднял лицо к подернутым сумраком цветам, но неожиданно почувствовал себя дураком и самозванцем и никак не мог вспомнить слова. Он открыл рот, но не смог произнести ни слова.

— Правильно, — сказал Траслоу, — не торопись.

Для начала Старбак попытался вспомнить отрывок из Писания. В горле у него пересохло. Он открыл глаза и неожиданно вспомнил стих.

— Человек, рожденный женою, — начал Старбак, но его голос звучал хрипло и неуверенно, поэтому он начал заново. — Человек, рожденный женою, краткодневен и пресыщен печалями [4].

— Аминь, — произнес Томас Траслоу, — да будет так.

— Как цветок, он выходит…

— Так и есть, так и есть, хвала Господу, так и есть.

— И опадает.

— Господь забрал ее, Господь забрал ее, — Траслоу раскачивался взад и вперед с закрытыми глазами, пытаясь собрать всю свою силу.

— Убегает, как тень, и не останавливается.

— Боже, помоги нам, грешникам, — промолвил Траслоу, — Боже, помоги нам.

Старбак внезапно онемел. Он процитировал два первых стиха из четырнадцатой главы книги Иова и неожиданно вспомнил четвертый стих, в котором спрашивалось: «Кто родится чистым от нечистого?» Ответ дался ему с трудом: «Ни один». Конечно же неосвященное семейство Траслоу было нечистым?

— Молитесь, мистер, молитесь, — умолял Траслоу.

— О, Господь Бог, — Старбак подставил закрытые глаза гаснущему свету, — вспомни об Эмили, служившей тебе, о твоей рабе, которую забрали из этого мира к твоей вящей славе.

— Так и есть, так и есть! — Траслоу чуть ли не стенал в подтверждение.

— Вспомни об Эмили Траслоу, — нескладно продолжал Старбак.

— Мэллори, — вмешался Траслоу, — так ее звали, Эмили Марджори Мэллори. Разве мы не должны преклонить колени?

Он стянул с головы свою шляпу и упал на мягкую глинистую землю.

Старбак тоже опустился на колени.

— О, Боже, — снова начал он, он помолчал какое-то мгновение, затем, словно ниоткуда, на него нахлынули слова. Он почувствовал наполнявшее Траслоу горе и в свою очередь попытался переложить это горе на Господа.

Траслоу стонал, слушая молитву, в то время как Старбак поднял лицо к зеленым листьям, словно его слова могли полететь на мощных крыльях за кроны деревьев, за пределы чернеющего неба, за пределы первых слабо мерцающих звезд туда, где правил Господь в своем ужасно задумчивом величии.