Мятежники

– Завтра с утра надобно к Тизенгаузену явиться…

– К черту Тизегаузена! Я так хочу! Сие моя воля… Еще спой! Прошу тебя…

Солнце уже коснулось речной глади. Тени сосен медленно двинулись, словно остров и вправду плыл вниз по реке, мимо Ржищева и иных мест, местечек, деревень, городов и причалов – до огромной воды, к бескрайней свободе и немыслимому счастью.

На рассвете, оцепеневшие от утреннего холода, они вернулись в Ржищев.

3

Осень миновалась. К Рождеству Мишель перебрался к Сергею на квартиру, ибо ровно за неделю до праздника Иван спалил флигель. Сергей с Мишелем примчались на пожарище в тот момент, когда стало ясно, что все небогатое имущество прапорщика сгорело дотла. Иван успел вытащить только подушку и потертый портфель с бумагами – после случая с тетрадкой он понял, что барин неизвестно почему ценит исписанную бумагу больше чистой.

Прапорщик дал Ивану подзатыльник:

– У, Ванька! Смотри у меня – высеку! Дурак, сколько раз тебе говорил – днем огня не зажигать! Говорил?

– Говорили-с…

– Так что ж ты, дурак, днем свечки жег?! Кто тебе позволил?!

– Никто-с… простите, ваше благородие, батюшка барин… виноват-с… грех вышел-с… хотел оченно сильно-с…

– У, дурак, оглобля! Высеку, Ванька!

– Воля ваша…

Мишель опять махнул рукой, обернулся к Сергею, произнес уныло:

– Бесполезно. Он с детства дурак – поэтому его папенька мне в камердинеры и назначил. Шутить изволил – два дурака пара… Странный он иногда такой бывает… Ну что тебе? – зарычал он на перепачканного сажей Ивана.

– Простите, батюшка барин, ваше благородие, Михалпалыч…

– Ванька протянул ему портфель.

Увидев портфель, Мишель тотчас смягчился.

Иван поселился в кухне, Никита начал командовать им. По утрам Иван гремел ведрами, уходя за водой. Он долго одевался перед тем, как выйти на холод, вздыхал, кашлял, тянул про себя какую-то унылую мелодию.

Сергей и Мишель засыпали и просыпались в одно и то же время. Одновременно им хотелось есть, пить, играть на фортепьяно, читать, разговаривать. И даже не ходить на службу им тоже хотелось одновременно. Их желания, мечты, самые потаенные мысли совпадали до точки, до последней черты. Сие было очевидно – но они не переставали удивляться необычным совпадениям.

Их дружба казалась странной. Первой в Ржищеве об этом заговорила Дусинька. Она заметила, что подполковник начал сторонится ее общества, явно предпочитая господина прапорщика. Но ржищевские дамы Дусиньку не любили, подполковнику же симпатизировали. Их приговор был единодушен – Сергей Иванович отменно воспитан. Что же касалось прапорщика, то его не любил никто. Прапорщик был ленив, дерзок, неопрятен. Столичный лоск в нем отсутствовал, слуга его был дурак опасный – флигель спалил! Словом, дамы решили, что Сергей Иванович опекает молодого человека из человеколюбия – оставленный без присмотра прапорщик со своим слугою того и гляди мог сжечь полгорода. Отчасти дамы были правы, но лишь отчасти…

Пожалуй, впервые в жизни Сергей ощущал родство с чужим по крови человеком. Мишель не приходился ему ни братом, ни кузеном – но понимал его без слов, как Матвей, разделял его вкусы, просыпался в одну минуту с ним, начинал зевать, когда Сергея клонило в сон, даже голод и жажду они испытывали одновременно, как близнецы, вышедшие из одной утробы. Жить рядом с таким человеком было на удивление удобно, приятно и радостно. Мишель бывал иногда смешон, но он никогда не обижался на насмешки Сергея, наоборот – сам первый смеялся над его остротами, запоминал их, повторял, вводя в их обиход… Сергей, привыкший к тому, что старший брат остроумнее и ловчее его в разговоре, почувствовал себя более уверенным. Беседуя с Мишелем, он заново учился говорить по-русски… Мишель вырос в деревне, на руках у дворни, выучил французский после русского, потому и знал множество слов, словечек и выражений неизвестных Сергею. Припомнив историю с «уездным языком», Сергей однажды попросил у Мишеля прощения за злую шутку. Мишель вздернул брови и начал уверять, что не помнит ничего подобного…

– Ты надо мной пошутил?! Да еще зло? Сережа, помилуй, да ты злую шутку придумать не способен…

– Придумал – не я…

– Помню, как в полку надо мной из-за «уездного языка» смеялись, помню, как обидно было… но тебя среди шутников не вижу… Быть такого не могло.

– Но, я тот случай помню прекрасно… Еще и Матвей мне упрек сделал, что я над тобой смеюсь…

Мишель задумчиво взъерошил густые светло-рыжие пряди на затылке, показывая, что он пытается вспомнить «тот случай».

– Запамятовал! – почти с отчаянием воскликнул он, – совсем ничего в голове нет! Я тебе верю, верю, и прощаю, если ты из-за своего доброго сердца себя виноватым чувствуешь, но… не помню я ничего! Врать тебе не стал бы, сам знаешь…

– Ну как же так?…

Сергей был обескуражен: из-за забывчивости Мишеля его раскаяние оказалось неуместным и повисло в воздухе, как сгусток утреннего тумана. Он искренне полагал, что Мишель с тех давних пор затаил на него обиду, но оказалось, что никакой обиды не было вовсе. Туман надо было рассеять…