Мятежница и менталист

— Как продвигается ваша работа, Карина? Есть проблемы? От меня требуется содействие? — подтверждая мое видение его позиции, поинтересовался мужчина.

Интересы мятежников для Карена несомненно на первом месте, а такой человек с энтузиазмом примет мое решение присоединиться к Сопротивлению. пониманием. Пусть путь журналиста для меня станет закрыт, он морально не совместим с ролью мятежницы. И потому я не стала медлить с новостью:

— Репортажа не будет. Я решила выбрать иной жизненный путь. Вы правы, Карен, ваша позиция достойна не только восхищения, но и самой активной поддержки. И я поняла, что мое место здесь, с вами, среди повстанцев Сопротивления.

Небольшие глаза собеседника за время моей пламенной речи изумленно расширились, настолько, что зрачок практически поглотил бледно-зеленую, окантованную коричневым радужку. Рот тоже открылся, то ли желая что-то сказать, то ли пытаясь совладать с перехватившим дыхание спазмом — настолько поразился мужчина.

Мне была приятна проявленная реакция. Карен изначально не надеялся, будто я могу превзойти его ожидания. Я же заставила взглянуть на себя в ином ракурсе, показала себя сильной и независимой личностью.

И потому была готова к комплиментам, к несвязному бормотанию, типа “Какая же вы самоотверженная, Карина”, к заверениям, что мы составим эффектную пару смелого командира и его верной единомышленницы, и на такое везение он даже не рассчитывал, не смел надеяться на подобный исход. А в итоге…

— Ты в своем уме?! — Карен буквально сорвался с места, выскочив из-за стола. Задел ногой стопку бумаг, чертыхнулся, едва не упал. Схватился перевязанной рукой за край столешницы, зашипел от боли. Крутанулся вокруг себя и приглушенно ругаясь, рухнул на удачно оказавшийся рядом диван.

Все это время я растерянно хлопала глазами, пытаясь сообразить — это что сейчас было? Шок от приятной неожиданной новости и ругань исключительно как беспокойство о моей безопасности и из-за страха потерять любимую, а гнев исключительно по причине собственной неосторожности с раной. Или же повод иной, и он недоволен что я не посоветовалась с ним, может быть он первый желал мне предложить место в Сопротивлении?

— Да с какой стати ты себя возомнила мятежницей? Кто тебя сюда звал? С чего решила, что ты здесь нужна и можешь принести реальную пользу? Чем тебя в госпитале лечили, что такой бред несешь? Последние мозги у тебя перемкнуло?

Я аж задохнулась от негодования. Это… Это… Это оскорбительно! Чем я плоха как мятежница? Что со мной не так? Откуда у обходительного Карена вдруг возникла такая агрессия?

А как же тогда учения, на которые меня допустили, душевные разговоры об уважении женщин и наши частые встречи наедине. Это же было явное доверие! Или я как репортер это одно, а как соратник — совсем иное.

— Что ты себе позволяешь? — я сама не заметила, как пальцы сжали сиденье стула, впиваясь в него ногтями. Повезло, Карену, потому что иначе досталось бы его физиономии. И на него обрушились лишь гневные слова: — Чем я заслужила подобное отношение? А как же все твои лозунги о уважении и праве женщин на самоопределение?

— Я же не для тебя это говорил! — рявкнул мужчина. Осекся, хватанул ртом воздух, огляделся и схватился за бутылку, стоящую в подставке на маленьком столике. Резким движением выдернув пробку, приложился к горлышку, глотнул, перевел дыхание и уже чуть спокойнее попытался исправиться:

— То есть я думал, ты уже прочно встала на свой жизненный путь, состоялась как профессионал в журналистике. Мне и в голову не могло прийти, что можно вот так очертя голову переметнуться в новую для тебя среду. Карина, я может, и резко говорю, но пойми правильно, кроме тебя есть желающие воевать на поле боя. У меня что, добровольцы закончились? Что за блажь на тебя нашла?

— Никакая это не блажь, — не отступила я. — Это мое осознанное решение! Если я не вижу перспектив в профессии, которую выбрала от недостатка жизненного опыта, то обязана предпочесть то, к чему лежит душа.

— Классная позиция! — вспыхнул с новой силой Карен, тряхнув бутылью с “успокоительным”. — А ты уверена, что завтра твое призвание не станет иным? И если завтра, например, тебе надоест воевать и приспичит выскочить замуж и все бросить? Или снова вернуться в журналистике? Что тогда? Будешь с пеной у рта доказывать, что снова ошиблась? У тебя семь пятниц на неделе! Сама не знаешь, чего хочешь в действительности. У меня слишком много дел и ответственности, чтобы отвлекаться на твои капризы.

— Обратного пути в журналистику у меня нет и не будет.

— В смысле не будет? Тебя что уже выперли из редакции? Пару дней не вышла на связь, и это повод для увольнения? Чушь!

— Да, я все еще числюсь репортером, но, как только станет известно о моей приверженности идеям сопротивления, тут же перестану им быть. Лучше уж я уйду красиво и добровольно, чем меня вышвырнут с позором.