Мятежное хотение

— А ты, Иван Васильевич, нас и далее поучай, — глаголил высоким голосом мастеровой с крепкой шеей. — Мы тебе только спасибо скажем. Ты наш родитель, а мы твои дети.

Иван Васильевич не растерял своего великолепия даже среди бродяг: тяжелая железная цепь на его шее казалась неким отличительным знаком, принадлежностью к царскому ордену, а ветхая одежда выглядела тогой. А этот поворот головы мог принадлежать только достойному гражданину вечного города. Даже капля крови великого Цезаря не смогла бы раствориться и среди водицы, текущей в жилах прочих смертных, а что говорить о нем, который является прямым потомком августейших особ. И вериги на плечах царя зазвучали веселее.

Иван Васильевич посмотрел на всю толпу разом. Взгляд у государя тяжел — надломил он всех в поясе; постояв малость, побрел обратно во дворец.

* * *

Горе не может быть бесконечным, как не бывает вечной ночи, даже после глубокого похмелья голова может быть полна ясности.

Погоревал малость Иван Васильевич о Пелагее да и утешился. А поначалу казалось, что покоя не найти — снилась ему прекрасная настоятельница, ее лицо в отблесках огня. Проснется среди ночи государь и лежит, не сомкнув очи, до самого рассвета.

Дворец, как и прежде, наполняли скоморохи и мужи, которые не уставали потешать государя своими проделками: то к кафтану именитого боярина хвост подвесят, а то намажут скамью смолой, и знатный муж долго тогда не может отодрать прилипшее седалище от досок.

Охоч был Иван Васильевич до забавы. И скоморохи со всей Руси спешили в Москву подивить государя своим искусством. Точно так торопятся грешники на святые места.

Ко дворцу государя каждый день приходило по нескольку трупп артистов, которые размещались в государевых покоях как самые почетные гости, и Иван Васильевич целыми днями напролет глазел на их представления. Не однажды дворец просыпался от рева — это к царскому двору бродячие артисты приводили ручных медведей: баловство, которое самодержец почитал особенно.

Приглянувшихся скоморохов царь подолгу оставлял у себя. Едал с ними за одним столом, а наиболее достойным подливал из своих рук вина.

И сам дворец в этот день превращался в один скомороший базар, где в подклетях звенели бубенцы шутов, а в теремах бренчали разудалые балалайки. И единственным местом, куда еще не пробрались ряженые, была Боярская дума. Только здесь бояре могли вести чинные речи, а так пустое везде! Всюду охальный говор и бесов смех. Бояре двигались по дворцу с оглядкой, как будто за каждым поворотом боялись увидеть скоморохов с медведями, и, не встретив, крестились с облегчением.

Совсем другим был Василий Иванович, все во дворце по чести было, а если и забавлялся царь потехами балалаечников, то вел себя скромно, со своего места не орал и в ладоши не хлопал. Кивнет головой — дескать, понравилось представление — и провожал гостя со двора, угостив напоследок миской щей.

А эти вели себя так, словно они были государевыми советниками. Вместе с царем на пиру, заедино с государем на соколиной охоте, даже из Москвы царь выезжал в сопровождении балалаечников и скрипичников.

После смерти Анастасии Иван Васильевич изменился не только внешне — похудел, малость ссутулился, волосы поредели; поменялся и характер государя — он стал нетерпим к иному мнению, воспринимая его, как покушение на самодержавное величие. Бояре поутихли, и только самые почтенные из них могли говорить государю правду.

Пошушукаются между собой вельможи в темных углах, пожалуются на государя и расходятся — не ровен час прознает кто, снаушничает царю, вот тогда не сносить головы. Крут стал государь на расправу — для него в забаву человека медведем затравить.

А опасаться боярам было кого — с недавних пор стал Иван Васильевич привечать некоторых сокольников, стряпчих, жильцов, со многими из которых вел тайные разговоры, чтобы слушали вредные речи, выявляли наговоры и выведывали крамолу на самого государя. И потому весь дворец был переполнен мелкими людишками, которые беззастенчиво останавливались у перешептывающихся бояр и пытались выведать хотя бы слово.

Иван Васильевич подсылал своих верных людей во все приказы, где они подсматривали за окольничими и боярами и, усмотрев крамолу, сносились с царем.

Этих людишек бояре прозвали «шептунами» и боялись их также крепко, как Никитку-палача. Перед «шептунами» робели даже могущественные бояре, их старались задобрить щедрыми подношениями, перед ними заискивали. От незаметного жильца зависела судьба окольничего, а порой и самого боярина.

Кому было вольготно, так это скоморохам, которые сумели вытеснить из Гостиных палат всех гостей и правили здесь так же безраздельно, как царь Иван у себя во дворце. Пустел понемногу и Посольский приказ, а заморские вельможи поделили со скоморохами палаты.