Мятежные ангелы

— Среда сегодня, — говорит Энн, отводя взгляд. — Пора навестить Пиппу.

ГЛАВА 2

Мы пробираемся мимо голых деревьев, растущих за школой, пока не доходим до знакомой поляны. Здесь ужасающе сыро, и я рада, что на мне пальто и перчатки. Справа от нас расположено озерцо, где еще недавно мы лениво лежали в лодке под голубым сентябрьским небом. Теперь эта лодка мирно спит на замерзших камнях и жесткой, мертвой зимней траве у края воды. Само озеро представляет собой гладкую ледяную плоскость. Несколько месяцев назад мы делили этот лес с цыганами, стоявшими здесь лагерем, но они давно ушли в поисках края потеплее. И вместе с ними, полагаю, ушел и молодой человек из Бомбея, юноша с большими карими глазами, полными губами и крикетной битой моего отца. Картик. Я постоянно думаю о том, вспоминает ли он обо мне. Я невольно думаю о том, когда он в следующий раз появится, чтобы повидать меня, и что это будет значить.

— О чем ты там размечталась? — спрашивает Фелисити.

— О Рождестве, — лгу я.

С губ срывается маленькое облачко белого пара. В лесу отчаянно холодно.

— Я и забыла, что тебе никогда не приходилось встречать Рождество по-настоящему, по-английски. Я тебе все расскажу и объясню во время каникул. Мы сбежим из дома и отлично проведем время, — обещает Фелисити.

Энн смотрит в землю, не поднимая головы. Она на все каникулы останется здесь, в школе Спенс. У нее нет родственников, к которым она могла бы поехать, ей не доведется получить подарки, у нее не будет воспоминаний о Рождестве, которые согревали бы ее до самой весны.

— Энн, — говорю я чересчур бодро, — как это здорово, что ты присмотришь за школой, пока нас здесь не будет.

— Вам не обязательно это делать, — отвечает она.

— Делать что?

— Стараться изображать бодрость на лицах. Да, я буду одинока и несчастна. Я это прекрасно понимаю.

— Ох, пожалуйста, только не начинай себя жалеть! — раздраженно восклицает Фелисити. — Мне и часа рядом с тобой не выдержать, если ты этим займешься!

Она хватает длинную палку и колотит по деревьям, мимо которых мы проходим. Энн, устыдившись и умолкнув, шагает следом. Надо бы что-нибудь сказать в ее защиту, но меня все больше и больше сердит, что Энн все время отказывается сама постоять за себя. Так что я оставляю все как есть.

— Как вы думаете, вы пойдете на какие-то балы в рождественские дни? — спрашивает Энн, до боли закусив губы.

Это не слишком отличается от порезов, которые она наносила на свои руки ножницами для шитья, в таких местах, где раны скрыты рукавами, и которые теперь, как я знала, снова появились на ее запястьях.

— Да. Разумеется, — отвечает Фелисити так, будто вопрос вызвал у нее скуку. — Мои матушка и отец сами задумали бал на Рождество. На него все съедутся.

Она могла бы еще и добавить: «Все, кроме тебя».

— А мне придется сидеть с бабушкой, а уж она никогда не упускает возможности указать мне на ошибки, да еще с братцем Томом, который просто доводит меня до бешенства. Могу поклясться, это будут весьма трудные каникулы.

Я улыбаюсь, надеясь, что заставлю Энн рассмеяться. По правде говоря, я чувствую себя виноватой из-за того, что бросаю ее здесь, в школе, но не настолько все же виноватой, чтобы пригласить ее на каникулы к себе домой.

— А как поживает твой брат Том?

— Да все так же. То есть представления не имею, как именно.

— Он еще не связал себя обещанием с кем-нибудь?

Энн обожает Тома, а он ее едва заметил. Это совершенно безнадежная ситуация.

— Похоже, да, мне так кажется, — вынуждена солгать я.

Энн резко останавливается.

— И кто она?

— Э-э… вроде бы мисс Далтон. Ее семья — из Сомерсета, да, я уверена.

— Она хорошенькая? — продолжает расспросы Энн.

— Да, — киваю я. И надеюсь, что на этом разговор будет закончен.

— Такая же хорошенькая, как Пиппа?

Пиппа. Прекрасная Пиппа с темными локонами и фиолетовыми глазами…

— Нет, — отвечаю я. — Таких красавиц, как Пиппа, больше нет.

Мы наконец добрались до места. Перед нами высится огромное дерево, кора покрыта тонким слоем инея. У корней лежит тяжелый камень. Мы снимаем перчатки и отодвигаем его, открыв дыру. В углублении спрятан странный набор предметов — одна детская перчатка, записка на плотной пергаментной бумаге, придавленная камешком, пригоршня ирисок и несколько давно высохших цветков с могилы; ветер, воспользовавшись случаем, выдувает из ямки один и уносит вверх, к ветвям старого дуба.

— Ты принесла? — спрашивает у Энн Фелисити.

Та кивает и достает из кармана что-то, завернутое в зеленую бумагу. Энн разворачивает бумагу, и мы видим ангела, сшитого из кружев и бус. Каждая из нас приложила руку к его изготовлению. Энн снова укутывает ангела в бумагу и кладет его на самодельный алтарь под деревом рядом с другими памятными мелочами.

— Веселого Рождества, Пиппа, — говорит она, обращаясь к девушке, давно умершей и похороненной два месяца назад за тридцать миль отсюда.

К девушке, которая была нам дорогой подругой. К девушке, которую я могла спасти.

— Веселого Рождества, Пиппа, — повторяем мы с Фелисити.